Последняя ступень (Исповедь вашего современника)

— Да, Владимир Алексеевич, мы. И притом для блага народа.
— И Соловки для блага народа?
— И Соловки.
— И гражданская война с миллионными жертвами?
— И гражданская война с миллионными жертвами.
— И коллективизация с миллионными жертвами?
— И коллективизация с миллионными жертвами.
— И инспирированный голод в Поволжье и на Украине в 1933 году с миллионными жертвами?
— И голод в Поволжье и на Украине.
— И разорение всех церквей?
— И разорение всех церквей.
— И страдания людей в лагерях?
— И страдания людей в лагерях.
— И жизнь колхозников десятилетиями на пустых трудоднях?
— И жизнь колхозников на пустых трудоднях.
— И все это для блага народа?
— И все это для блага народа.
— Да, черт возьми, давайте посмотрим в конце концов, что же это за благо такое, ради которого погибло полнаселения страны. Кто говорит — около семидесяти миллионов, а кто говорит — и все сто двадцать. Что же это за рай земной, взращенный на этакой-то кровище, на этих-то муках мученических. Мы уж не будем вдаваться в нравственную сторону дела и не будем развивать интеллигентские хлюпанья вроде Достоевского, который доказывал, что никакого блага не может быть, если оно куплено хоть одной мученической слезой ребенка или одной жизнью. Нет, примем путь и безнравственную посылку, что ради блага народа можно идти на неисчислимые жертвы. Но представляете ли вы, каким должно быть благо, купленное ценой шестидесяти миллионов жизней, каким должен быть этот социалистический рай? Оглянемся окрест себя и посмотрим, чего мы добились? Чего мы достигли? За что заплатили такую чудовищную цену?
— Лисенок, бей кувальдягой по скуле! Раньше люди ходили в России в лаптях, а где теперь лапти?
— Я воспринимаю это как шутку. Да, кое-где в некоторых губерниях бытовали лапти. И вот уж вся Россия — лапотная, немытая. Вы здесь смыкаетесь с неким Михаилом Кольцовым (псевдоним), который писал на девятом году революции: «Каждый день мы нагоняем и обгоняем сонную, немытую, в грязных космах, корявую старушку довоенную Россию…» Ну, Кольцову простительно. Во-первых, естественна его ненависть к России, во-вторых, обманывать людей была их задача. Но вы-то лучше меня знаете, что Россия ходила не в лаптях.
Россия ходила в сапогах, прочных, смазанных дегтем, а то и хромовых. Россия ходила в теплых валенках, в полушубках, в тулупах, в сюртуках, в косоворотках, в сарафанах, в высоких женских сапожках, в длинных платьях, в картузах, в цилиндрах, во фраках, в крахмальных манишках, в костюмах-тройках, в крылатках (как, например, пролетарский писатель Горький), в лисьих шубах, в собольих шубках, в бобровых шапках и воротниках, в персидских шалях, в голландских кружевах, в ярких ситцах, в сукне, в соломенных шляпках, под яркими зонтиками, в шелку и атласе, в коралловых бусах (если взять Украину), в нарядных черкесках (если возьмем Кавказ), удобных и здоровых для тамошнего климата халатах (если взять Среднюю Азию).
Дубленые женские шубки с опушками, украшенные и вышитые, были обыкновенны в России. Да и вообще странно было бы в России хотеть что-нибудь купить и не купить. Не найти, не достать, по-нашему. В России было все, что было в тогдашнем мире, да сверх того было немало и своего, российского.
Посмотрим же, к чему мы пришли, как одеваемся и какими способами достаем себе одежду помоднее и получше. Она проникает с Запада, та одежда и та обувь, что помоднее и получше. Я бы не видел в этом никакого греха. Еще во времена Грибоедова был «Кузнецкий мост и вечные французы», то есть французские модные магазины. Но ведь магазины, куда заходи и покупай. Да, во время Грибоедова были особые магазины для аристократии, это верно. Но в конце девятнадцатого и в первые двадцать лет двадцатого века такие магазины были повсюду и общедоступны. Да и свои не уступали французским. Знаете ли вы, что теперь модную красивую вещь (кофточку, юбчонку, туфлишки) легче всего купить женщине в сортире. Да, да, в общественных больших туалетах где-нибудь на Петровке и в ГУМе. Именно там процветает торговля с рук заграничными шмотками. Главное, что в женском туалете не помешает милиция. Это ли не унижение для русских женщин, это ли не позор! В России, заваленной некогда овчинами, наши женщины гоняются за так называемыми дубленками, болгарскими и канадскими, и платят за них бешеные деньги, до тысячи рублей за одну дубленку. [54] А за чем они не гоняются? Можно ли купить хороший мужской костюм? Можно ли купить мех, чтобы любой и на выбор? Это в России-то, в стране мехов. Азиаты выстаивают в Москве многодневные очереди, чтобы купить ковер и увезти его в Среднюю Азию, в страну ковров.
И ради этого стоило убивать и замучивать миллионы и десятки миллионов людей?
Ну, хорошо, допустим, пока мы тут разглагольствуем, правительство очнется и чудесным образом наводнит страну необходимыми товарами, модной и красивой одеждой, мехами, фаянсом, фарфором, хрусталем, коврами и автомобилями всевозможных марок, кровельным железом и шифером, белилами и малярными кистями, бритвенными лезвиями (а не дрянью под названием «Спорт» и «Балтика»), пишущими машинками и колготками, мебельными гарнитурами и запчастями, элегантными дамскими сумками и разнообразными мужскими шапками, одним словом, всем, за чем мы по мере надобности гоняемся, толчемся в очередях и что не покупаем, а «достаем». Допустим, что правительство очнется и наводнит («для блага народа») всем этим нашу торговую сеть. Но ведь это означало бы, что мы лишь встали вровень с другими странами, что мы стали как все, а отнюдь не очутились в особенном, социалистическом раю. Без всяких жертв все цивилизованные (а также и развивающиеся) страны наводнены всеми необходимыми человеку товарами, притом, что не проливали за это реки крови. Больше того, это означало бы, что мы достигли состояния дореволюционной России, в которой, конечно же, человек мог купить все, что ему было нужно.
— Но вот еда, Владимир Алексеевич, еда. Россия же голодала. Даже Лев Толстой помогал голодающим. Исторический факт.
— Молодец, Лисенок! Кувальдяга. Нокаут. Скула сворочена на сторону. Теперь можно только нечленораздельно мычать.
Они хихикали, но и сами уже знали, что примерно может за этим последовать и что скула не сворочена, и что их кувальдяга отлетит, как игрушечная, и что дело закончится общим нашим смехом, потому что самое смешное обвинять дореволюционную Россию в нехватке еды.
— Да, недороды случались в некоторых отдельных районах России и в некоторые годы. Но они были эпизодическими, редкими и за все тысячелетнее существование России, конечною, не унесли столько людей, сколько один только организованный голод 1933 года. В строгом смысле голодного мира и не было, хотя бы и во времена Толстого, упомянутого вами. Но была необходимость, у поволжских, скажем, крестьян, идти кормиться в другие губернии. Так не ставили же заслонов на границах Поволжья, не желая пустить их в хлебные губернии, как это было в тридцать третьем году, когда украинцев не выпускали ни на Кубань, ни в сторону Дона, Воронежа, Курска.
Толстой помогал, дочери его развивали деятельность. Но надо понять нормы того времени. Даже царь не мог ведь, не имел права взять хлеб у мужиков, скажем, на Дону и отдать его саратовским мужикам. Он имел право только купить его по существующим в мире ценам, купить так же, на таких же правах, как и любой другой житель России. Кстати сказать, мог купить на свои деньги хлеб для Поволжья в любом городе на базаре и Лев Толстой. Деньжонки были. Не знаю, почему он посылал дочерей собирать пожертвования для голодающих, а не шел по более легкому и прямому пути.
Да, прийти и взять хлеб у мужика никто не имел права, даже царь. Это теперь весь выращенный хлеб государство тотчас отбирает у вырастивших его колхозников, до последнего зерна. До недавнего времени отбирало практически бесплатно, теперь само себе назначило цену, более символическую, чем реальную. Кроме того, что говорить о поволжских недородах, которые случались, наверное, раза два за сто лет. В остальном же Россия ела. Как ела и что ела — немало нами уже говорено. Напомню вам хотя бы еще свидетельство Мельникова-Печерского. (Тогда в машине я пересказал эпизод своим друзьям не столько доказывая, сколько для потехи. Теперь же никто не помешает написать его, соблюдая точность.)