Сквозь все преграды

К ночи они добрались до китайской деревушки, и Мэтью без труда нашел место для ночлега. Одна китайская семья охотно приняла чек, а взамен предоставила маленький сарай, где держали скот, и одеяла. Хозяева со смехом отвергли робкие протесты своих постояльцев и утолили их зверский голод дымящимся рисом и курятиной. Через некоторое время Мэтью и Мариетта удобно устроились на свежей соломе, которую постелили в сарайчике, выгнав негодующих овец из их привычного убежища.
— Завтра у вас будет ванна и нормальная кровать. Я обещаю, Этти, — сказал маршал, громко зевнув.
За исключением последних двух дней Мариетта никогда не спала на земле. Она не любила испытывать лишения и по глупости своей полагала, что путешествия на поезде или в дилижансе — уже большая неприятность, с которой, однако, приходится мириться. Но сейчас, уютно устроившись в маленьком теплом сарайчике, бок о бок с Мэтью, она чувствовала себя умиротворенной и счастливой. Маршал Кейган, очень крупный мужчина, лежал спокойно, и Мариетта видела, как по его лицу блуждает легкая улыбка. Раньше она никогда не спала рядом с мужчиной, даже со своим мужем, ибо Дэвид забирался к ней в постель лишь на те несколько минут, которые требовались для зачатия ребенка (они оба страстно хотели иметь детей). Да и такое случалось не часто. Дэвид был нежен и тактичен, но, завершив акт любви, всегда смущался и почему-то расстраивался. Вылезая из постели, он с виноватым видом бормотал извинения, словно нанес жене тяжкое оскорбление, которое невозможно простить. Мариетта всегда спала одна, и теперешняя ситуация была новой и необычной. А мысль о том, что Мэтью будет лежать рядом с ней до утра, доставляла греховное удовольствие.
— Этти? Вы уже заснули? Вы меня слышите? — тихо спросил он.
— Ванна — это прекрасно, но здесь тоже хорошо, маршал Кейган. Какой великолепный запах, не правда ли?
Мариетта наслаждалась ароматами свежей соломы, чистого холодного воздуха и близостью мужского тела, от которого исходил запах кожи и шерсти.
— Дэвид считал, что морской воздух особенно бодрит, но этот, по-моему, гораздо лучше. Здесь все лучше. Дэвид, конечно, не мог этого знать. Дальше Чикаго он не ездил, хотя много путешествовал по Европе.
— Почему вы вышли за него замуж? — вдруг спросил Мэтью и тут же пришел в ужас от своей наглости.
Его испугала не столько возможная реакция Мариетты, сколько собственная дерзость. Ведь эта женщина, по сути, незнакомка. И незнакомка не слишком дружелюбная.
Мариетта повернулась к нему, в темноте он не смог различить выражение ее лица, но в голосе явственно слышалось изумление:
— Что вы сказали?
— Ваш муж. Почему вы вышли за него?
«Он говорит так, будто я совершила преступление», — подумала Мариетта. Чувство блаженства улетучилось как дым. Почему маршал спросил об этом? Просто из любопытства? Или ему трудно поверить, что какой-то мужчина решился жениться на ней?
— Потому что он сделал мне предложение.
— Господи помилуй! — с раздражением воскликнул Мэтью. — Замуж выходят за человека не потому, что он делает предложение.
— Разве? — услышал он.
— Конечно! Так любой может попросить вас выйти за него замуж! Но это не значит, что вы обязательно должны согласиться. Если я сейчас, сию минуту, сделаю вам предложение, вы ведь мне откажете?
— Разумеется, — задумчиво согласилась Мариетта. — Но вы никогда и не сказали бы мне ничего подобного.
— Дело не в этом.
— Наверное, вы правы, — вздохнула Мариетта. — Однако у меня были и другие причины. Мы познакомились в Вашингтоне. Несколько лет Дэвид был моим другом.
— Другом? — повторил Мэтью, не понимая, какое отношение это имеет к замужеству.
— Да, хорошим другом. Конечно, я очень удивилась, когда он заговорил о женитьбе. В нашем кругу Дэвид считался завидным женихом. Он был из респектабельной семьи, богат, и коллеги высоко ценили его. Мне всегда нравилось общаться с ним, но я думала, что мы всего лишь друзья, и не более того. Я ведь была старой девой.
— Никакая вы не старая дева! — фыркнул Мэтью.
— Самая настоящая старая дева, — ответила Мариетта спокойно, без тени обиды. — А тогда — тем более. Когда Дэвид сделал предложение, мне было уже двадцать девять, а когда мы поженились — тридцать. Так что я долго-долго пылилась на полке.
— Женщины!.. — пробормотал Мэтью. — Как бы вы ни напрягали свои мозги, а все равно не сможете поделить два пополам. — Мариетта засмеялась. — Ладно, продолжайте. Наверное, старина Дэвид сказал что-то особенное, раз вы спрыгнули с полки, на которую сами себя и положили.
— О, он много чего сказал. Меня трудно было убедить, потому что я просто не могла поверить, что Дэвид просит моей руки. Но он вел себя очень настойчиво. Ему нужна была жена — помощница, соратница, способная понять научные интересы мужа и создать ему комфорт. Молодая девушка ждала бы от брака совсем другого. И Дэвид понимал, что вряд ли сможет оправдать такие ожидания. Он был очень… застенчив, не любил общество, всякие вечеринки и сборища. Его нельзя было назвать нелюдимым. Нет. Просто ему нравилось сидеть дома, в своем кабинете, читать или заниматься теорией математики. Он боялся, что женщине помоложе такая жизнь быстро наскучит.
— А вам? — поинтересовался Мэтью. — Он не боялся, что вам тоже будет скучно?
— О нет! В двадцать девять лет я почти не надеялась выйти замуж. Дэвид думал… знал, что я с радостью променяю свое одиночество на любой брак, даже скучный. — Понизив голос, Мариетта добавила: — Ни одна женщина не хочет остаться старой девой.
Мэтью вдруг крепко стиснул обе ее руки своей огромной лапищей, и Мариетта охнула от удивления.
— Он так и сказал? — сердито спросил маршал. — Он говорил вам такие вещи?
— Нет! — быстро ответила Мариетта, чувствуя, что ее пальцы словно парализовало. — Конечно, нет. Дэвид был настоящим джентльменом. И зачем говорить то, что мы и так оба понимали?
— Значит, когда вы поженились, он ни разу не говорил подобной чепухи? Потому что если это не так, если муж обижал вас, то он просто…
— Господи, маршал! Не знаю, почему вас это так беспокоит! Нет, Дэвид всегда был очень добр ко мне. Он был щедрым, нежным и… романтичным.
Мэтью сразу же убрал руку и перевернулся на спину.
— Ну конечно. Я уверен, что он был романтичным.
— Да! — твердо сказала она.
— И вечерами занимался своей дурацкой математикой, да? Это так романтично, что у меня прямо сердце из груди выскакивает. Неудивительно, что у вас нет детей.
Его слова обидели Мариетту. Она привстала и, не в силах справиться с обидой и горечью, резко сказала:
— Вы… вы грубый, бессердечный человек! Мариетта словно заново переживала все свои беды и потери. Невысказанные упреки застряли в горле комом. Всхлипнув, она встала и поплелась к низеньким воротцам сарая, но Мэтью опередил ее, прижал к себе и принялся гладить по голове.
— Этти. Прости меня. Прости. Не плачь.
Мариетта ткнула его в плечо своим маленьким кулачком и зарыдала еще громче, ибо толку от этого удара было мало: плечо Мэтью казалось тверже камня.
— Прости! — повторил он шепотом. — Не плачь, милая. Пожалуйста, не надо!..
— Пусти меня! — Мариетта попыталась вырваться из его объятий.
— Сейчас, еще минуту. Я виноват, Этти. Не надо было этого говорить. Это было ужасно глупо! Ударь меня еще раз, если хочешь. Ударь как следует.
— Нет! — закричала Мариетта, уткнувшись в его куртку, но все-таки снова ткнула его в плечо.
— Ну давай же. Ты можешь ударить и сильнее. — Мэтью взял в руку ее слабенький кулачок и направил на свое лицо. — Прямо сюда, под глаз, Этти. Тебе сразу станет легче. Давай.
Он откинул голову, чтобы ей было удобнее, и закрыл глаза. Прошла минута. Тишину нарушало только хриплое дыхание Мариетты, потом она осторожно прижала кулачок к его щеке. Мэтью открыл глаза и удивленно посмотрел на нее. Мариетта ответила ему испуганным взглядом, но руку не отвела.
— Этти, — прошептал он, опуская ее на солому. — Мы пропали.