Сквозь все преграды
Маршал Браун, красный как рак, подошел к письменному столу.
— Ладно, Мэтью, у нас были разногласия в прошлом, но вы все равно мой лучший работник. В сущности, вы незаменимы. Я очень хотел бы, чтобы вы остались. Обещаю, теперь все будет иначе. Я постараюсь считаться с вашим мнением.
— Ну, это, конечно, хорошо, Гарри, да только…
— И, разумеется, мы существенно повысим вам заработную плату.
— О, Гарри, это не имеет…
— И дополнительный отпуск каждый год. Оплаченный. Количество дней — по вашему усмотрению.
— Очень соблазнительно, однако я не думаю…
— Можете сами выбирать задания, я не буду возражать. И даже если вы моего собственного сына застанете в публичном доме, я не буду вмешиваться.
— Простите, Гарри, но дело в том, что…
— Господи, чего же вы хотите? — воскликнул маршал Браун, потеряв терпение. — Говорите, я все сделаю.
— Боюсь, вы не сможете дать то, чего я хочу.
— Не понимаю я вас, Мэтью. В жизни не видывал человека, который так любил бы свою работу! А теперь вы с легкостью ее бросаете?
— Мне нелегко, — тихо сказал Мэтью. — Я всегда стремился служить закону. А что может быть почетнее должности маршала Соединенных Штатов? Я никогда не думал, что уйду на пенсию по собственному желанию, но у меня есть причины… я не могу жить без… — Он судорожно вздохнул. — Даже по ночам не сплю, все думаю о ней. Поэтому я должен сделать все, чтобы добиться ее.
— Понятно, — пробормотал маршал Браун. — Признаюсь, я никогда не думал, что вы полюбите, Мэтью. Но я рад. Искренне рад. И желаю вам счастья.
Мэтью кивнул, от смущения уставившись на гладкую поверхность письменного стола.
— Что ж, значит, обсуждать больше нечего, — сказал маршал Браун, заметно повеселев. — С бумагами покончено еще вчера. Когда начнется процесс над Чемберсом, вас вызовут для дачи свидетельских показаний.
— Разумеется.
— Как только его возьмут под стражу, я пошлю вам телеграмму. Ордер на арест выпишут сразу, как только джентльмены, которых мы оставили в зале для заседаний, разберутся с дневником профессора Колла.
— Я буду вам весьма признателен, Гарри. Вы знаете, как со мной связаться.
— Конечно. Ваш брат и его жена много лет честно выполняют работу почтальонов. Думаю, они и в будущем будут получать массу телеграмм. Ведь ваши знакомые, попав в беду, непременно обратятся именно в это агентство.
— Спасибо, Гарри.
— Не за что. Это самое меньшее, чем государство может отблагодарить вас за долгую службу. Вернувшись домой, вы, конечно, займетесь своим ранчо?
Впервые за несколько дней Мэтью рассмеялся от всего сердца.
— Нет, пусть лучше меня застрелят! Я попробую стать шерифом. Броудмен в Санта-Инес уже несколько лет мечтает уйти на пенсию. Так что… — Он многозначительно улыбнулся.
— Мэтью, — маршал Браун был потрясен, — неужели вы говорите всерьез?
— Я знаю, знаю, все мы потешаемся над местными властями. Но не так уж они и плохи. Некоторые из них — отличные парни. Кстати, Гарри, кто бы говорил! Вы даже пистолет зарядить как следует не умеете.
— Я занимаюсь бумагами, сэр, — заявил маршал Браун, пощелкав языком. — И один только Бог знает, сколько докладных я настрочил по вашей милости. В основном мне приходилось объясняться по поводу ваших диких выходок и защищать вас от тюрьмы, куда вы могли попасть — и не один раз! — за оскорбление властей.
Мэтью напустил на себя виноватый вид:
— Да, такое бывало.
— Вот именно, — съязвил маршал Браун. — Из-за вас седых волос у меня больше, чем из-за собственных детей. Не будь вы моим самым энергичным заместителем, я бы избавился от вас еще много лет назад.
— Энергичным? — Мэтью понравилось это слово. — Надеюсь, вы напишете об этом, когда я подам рапорт об уходе?
— Напишу. — Маршал Браун усмехнулся. — А вы не забудьте сообщить миссис Колл о судьбе ее отца.
— Да не беспокойтесь, не забуду.
— Спасибо. Итак, вы готовы?
Мэтью поразило, что за все годы службы он ни разу даже не попытался представить себе эту минуту, потому что не верил, что доживет до увольнения или пенсии.
Мэтью хорошо помнил тот день, когда давал клятву служить закону в Сан-Франциско. У него, задиристого юнца, самонадеянности (или безрассудства?) было намного больше, чем мозгов, поэтому слова, которые он послушно повторял, вылетели из головы ровно через три минуты. Ему вручили револьвер, федеральные чеки и значок. За последние двадцать лет Мэтью бессчетное количество раз менял револьверы и получал чеки, но значок оставался при нем всегда. Тот самый. Каждый день он первым делом проверял, на месте ли значок и револьвер. И трудно сказать, какая из двух вещей была для него важнее.
Заместитель маршала Соединенных Штатов.
Словам Мэтью верили не все, а вот со значком не поспоришь.
— Теперь уж он не тот, — сказал Мэтью придушенным голосом, отстегивая значок. — Потускнел, а когда-то в него можно было смотреть, как в зеркало.
— Все равно он красивый.
— Сейчас, еще секундочку. — Мэтью пытался отстегнуть значок. — Пальцы сегодня что-то не слушаются.
Маршал Браун ничего не ответил. Отстегнув наконец значок, Мэтью закрыл глаза и стиснул его в руке.
Твердый. Господи, какой же он твердый! В горле вдруг защипало, на глаза навернулись слезы. Позор! Мэтью боялся, что не выдержит и сделает из себя посмешище. Чтобы разжать пальцы, ему пришлось изо всех сил напрячь мускулы и скрипнуть зубами.
Значок с глухим стуком упал на деревянный письменный стол. Все, дело сделано! С этой минуты он больше не маршал.
— Вчера от Мэтью пришло письмо.
Минуло уже пять недель с тех пор, как Мариетта познакомилась с Элизабет Кейган, которая ей в конце концов очень понравилась, и все же Мариетта не переставала удивляться ее способности говорить не то что нужно и не ко времени. Вот сейчас, например, она сбилась из-за Элизабет со счета, а ведь уже в третий раз переделывает один и тот же ряд!
— Я сдаюсь, — пробормотала Мариетта, жалобно глядя на испорченное вязанье.
Элизабет оторвалась от своего вязанья, представлявшего образец совершенства.
— Что ты имеешь в виду? Нельзя сдаваться. Ты только начала учиться.
— Мне больше нравится вышивать. — Мариетта сунула Элизабет плод своих трудов. — И получается гораздо лучше.
Элизабет посмотрела на вязанье и нахмурилась.
— Хм…
— Вот именно! — с чувством воскликнула Мариетта. — Больше я вязать не буду.
— Я только сказала «хм».
— Твоего «хм» вполне достаточно.
— Глупости. Я не позволю тебе бросить работу.
— Элизабет, — спокойно начала Мариетта, — ты уже заставила меня обедать с вами каждое воскресенье. Под твоим давлением я наняла экономку и, конечно, этому рада, — поспешно добавила она, заметив, что Элизабет надулась. Миссис Килир можно считать просто подарком. — Я не ропщу, когда ты приносишь нам еду, причем в таком количестве, что все мы, включая братьев Дроганов, не в состоянии ее съесть. Я уступила тебе и стала каждый вторник ходить на собрания церковного комитета, хотя дамы там только и делают, что пьют чай да сплетничают. Но имей в виду, что заставить меня учиться вязать ты не сможешь. Элизабет положила свое вязанье на колени.
— Господи, Мариетта, если я упомянула о Мэтью, это вовсе не значит…
— Мэтью Кейган не имеет к этому никакого отношения!
— Нет, имеет, — терпеливо поправила ее Элизабет. — И, пожалуйста, не лги мне. Я все равно тебе не верю. Я прекрасно знаю, что ты влюблена в него, но все равно это грубо с твоей стороны — перебивать меня. Я только хотела сказать, что не стоит отчаиваться насчет вязанья… Вначале всегда легко сбиться со счета, но потом…
— Элизабет!
— Мариетта, перебивать — очень плохая привычка. Если бы Джордж Роберт или Джозеф осмелились…
— Я не влюблена в Мэтью! Как ты могла такое подумать! — снова перебила Мариетта.
— Все, с меня хватит! Или ты будешь вести себя прилично, или… — Элизабет быстро опомнилась: — О Господи, да что же это я? Разговариваю с тобой, как с Дроганами. Прости меня, Мариетта. Пожалуйста, прости!