Максим Перепелица

«Сама?» – недоумеваю. И тут же спрашиваю:
– Скажите, а заслуженной артистки Васильковой нет дома?
– А зачем она вам?
Тут дед Мусий не вытерпел и в разговор вступил.
– По делу мы к ней, – говорит. – Я, конечно, за ком­панию…
– Ну, я – Василькова.
Приглядываюсь к этому парняге. Не шутит ли он? Нет, правда, Василькова. Из-под косынки волосы выби­ваются… Славная дивчина… Глаза синие, а на щеках ямочки, когда улыбается.
– Тогда, – говорю, – слезайте, пожалуйста, со шка­фа, – и подставляю стул, подаю руку. А когда слезла, обращаюсь к ней официально:
– Товарищ заслуженная артистка! Я из Н-ского че­тырежды орденоносного полка. Очень просят солдаты, чтобы вы по радио выступили. Мы сейчас и запишем вас на пленочку.
– Подожди, подожди, Максим, – прерывает меня дед Мусий и подступается ближе к артистке. – Где-то я видел вас, гражданочка…
– Диду! – дергаю я его за полу пиджака. – Да что вы, ослепли?!.
– Не перебивай старших! – отмахивается от меня дед и опять к Васильковой: – Вы, бува, не из Степанивки?
– Нет, – отвечает заслуженная артистка. – Я из Су­хого Ручья. Такое село есть.
Чтоб положить конец этому недоразумению, я иду на­прямик.
– Да, диду же! В кино вы ее бачили! – говорю.
– Шо ты говоришь? – Мусий даже рот раскрыл от удивления. – Правильно! А я, старый дурень, забыл.
А заслуженная артистка смеется и успокаивает его:
– Ничего, бывает.
Но это же дед Мусий! Его только бабка Параска усми­рить может и то кочергой!
– Помнится мне, – морщит он лоб и обращается к Васильковой, – что в одной картине вы выходили замуж за шофера. Плечистый такой хлопец!
– Да, – подтверждает артистка.
– Ага, было, значит? – и такой у деда ехидненький смешок, что мне не по себе. – А как же понимать, – спра­шивает он, – в другом фильме вы вторично замуж выхо­дили!
– Совпадение, – смеется Василькова.
– Диду!.. – не выдержал я. Чувствую, что схвачу его сейчас за плечи и на лестницу вытолкну. Что же он и меня и себя позорит перед артисткой заслуженной?
А дед в ответ как гаркнет:
– Молчи! – И опять к Васильковой: – Куда ж ваши батьки смотрят? И как вам разводы дают?
Вижу, Василькова смутилась, с недоумением смотрит на Мусия. Потом говорит ему:
– Если вы, дедусю, шутите, то это действительно смешна. Но мне кажется…
– Диду Мусию! – спешу я на помощь заслуженной артистке. – Да шо вы балакаете?! Если так судить, то в кинофильме «Чук и Гек», в котором товарищ, Василькова играла…
А Мусий опять как топнет ногой:
– Молчи! А то як гекну, так этот чук из твоего носа выскочит! Я про то и балакаю, – говорит, – что в «Чуке с Геком» там уже не шофер и не бригадир у нее был. Там уж третий…
Схватился я тут за голову и чуть не плачу от досады.
– Диду! – кричу. – Вы же мне номер срываете!.. – И обращаюсь к Васильковой: – Извините его, товарищ заслуженная артистка! Он что в кино видит – за чистую правду принимает!
– А ты хочешь сказать, что там брехня? – поймал меня на слове дед. – Да за такие слова!..
На выручку мне поспешила товарищ Василькова. На­чала она объяснять деду Мусию, что и к чему. А он смеется. Наверное, и сам, старый, понимает все…
– Ну, а раз такая история, – похохатывает дед,: – то звиняйте, товарищ артистка. Значит, ни в том, ни в дру­гом, ни в третьем месте вы не выходили замуж?
– Ни в четвертом, – смеется Василькова.
– Вы не замужем? – заинтересовался я.
– А что? – сверкнула ямочками на щеках артистка.
– Да так, ничего, – замялся я. – Может, начнем ма­гнитофон настраивать?..
Взяла заслуженная артистка гитару и такую песню про ожидание спела, что у меня сердце зашлось! Сами по­нимаете, почему…
Ушел я от нее совсем скисшим. А когда сели в машину, чтоб к народному артисту республики Кривцову ехать, напустился я на деда Мусия.
– Ну, як вы могли так? – говорю ему. – Это же за­служенная артистка, ее миллионы людей знают! А вы «куда ваши батьки смотрят, как вам разводы дают»?! Что за шутки? Я чуть сам из себя не выскочил!
Но дед тут же перешел в контратаку:
– А шо ты за указчик такой?! – сердито спраши­вает. – А як заслуженная, так шо? Пошутить нельзя? Я вчера, может, с самим академиком беседовал! Федьке и Марусе и рта раскрыть не дал, сам об их опыте все рас­сказал. И про семена и про гречиху…
– Да язык без костей, – машу рукой. – Говорить можно.
– Гляди, який ты разумный! – щурит глаза Мусий. – Да если хочешь знать, меня этот самый академик в помощники к себе приглашал! Сказал, шо, если я ему подмогну, мы такие дела сотворим – ахнешь!
– И вы не согласились? – смеюсь.
Я ще покумекаю, – отвечает. – Вот с артистом по­советуюсь, к которому мы едем.
Ну, беда! – думаю я. – Ох, любит прихвастнуть дед! Если и с товарищем Кривцовым он затеет разговор, я ж ничего сегодня не успею сделать. Надо как-то отделы­ваться от него. И тут как раз дед Мусий заметил кнопки на радиоприемнике, вмонтированном в приборный щит автомобиля. Заерзал он от любопытства на месте и спра­шивает у шофера:
– Скажите, будь ласка, зачем вот те пальчики тор­чат? И огоньки поблескивают?
– Это, дедушка… – начал шофер.
Но тут я его толкнул под бок, незаметно моргнул гла­зом и попросил:
– Позвольте, я объясню.
И начал.
– Это, диду, – говорю, – такой хитрый прибор, – и опять толкаю шофера под бок, – это такой прибор, ко­торый называется брехоуловителем. Стоит вам что-нибудь сбрехать и…
– И что?.. – испуганно вскинулся Мусий.
– Засечет он брехню и начнет облучать.
– Как облучать?
– Очень просто, – отвечаю. – Через полчаса, как кто-нибудь скажет неправду, брехоуловитель направляет спе­циальные лучи, и вся одежда брехуна превращается в пыль. И остается он в чем мать родила.
Дед Мусий даже с места своего сорвался.
– Голый? – спрашивает. – Да такого аппарата еще не придумали!
– Как не придумали? – возмущаюсь я. – Вот он, пе­ред вами. Раз придумали телевизор, рентгеновский аппа­рат, придумали прибор, через который в самую темную ночь все кругом видно, почему же не могли брехоулови­тель придумать?
Притих дед Мусий, точно мышь в норке. Сидит, сопит, соображает. Потом спрашивает:
– Э… э… А скажи… скажи, зачем он тут нужен, в ав­томобиле?
Я пожал плечами.
– Неужели не ясно? Собьет машина человека на пе­шеходной дорожке, а шофер отказывается. Вот тут-то брехоуловитель и сработает.
Опять молчит дед, думает. Потом снова подает го­лос, – немощный такой:
– Через полчаса, кажешь, одежда в пыль рассыплется?
– Эге, – подтверждаю. – Если в машине оста­ваться
– Да-а… – вздыхает Мусий. – До чего только не до­думаются люди… Максим, я тут, когда про академика говорил, немного того… Чуть-чуть. И даже не чуть-чуть… А скажи, если потом правду сказать, он назад срабо­тает?
– Нет, – категорически заявляю. – Вот до этого еще не додумались.
Дед Мусий вдруг забеспокоился:
– Товарищ… товарищ шофер, остановите, будь ла­ска, машину.
– Зачем? – страшно удивляюсь я.
– Пойду я лучше по магазинам похожу. Хочу ку­пить бабке Параске платок. Чего мне с тобой ездить?
– Как хотите, – вздыхаю, вроде мне очень жаль с дедом расставаться. – Остановите машину, товарищ шофер.
Проворненько выскочил дед Мусий из машины, по­том говорит мне:
– Заходи, Максим, вечером к нам в гостиницу. Сердце мое так и стиснулось от этих слов. Прийти в гостиницу? Прийти посмотреть на Федино счастье? По­жалуй, стоит. Хочу от Маруси слово услышать и в глаза ее поглядеть.
– Хорошо, диду, приду.
– Только стерегись, – предупреждает меня Му­сий, – чтоб этот радиоприемник не облучил тебя. Больно много ты набрехал сегодня, – и хохочет, старый.
Что ты скажешь! Не удалось деда обхитрить. Ох и дед….
Подался я искать квартиру народного артиста Крив­цова Алексея Филипповича. Еле проталкивается вперед наша «победа» среди машин. Вот, наконец, и дом, в котором народный артист проживает.