И быть подлецом
– Мы возвращаемся, – недоверчиво, но с надеждой сказала мамаша.
11
В поезде произошел один маленький инцидент, о котором я не могу умолчать. Я разыскал для них их места и повернулся, чтобы уходить, любезничать не входило в мои намерения. Они – особенно Нэнсили – вели себя так, что, если бы вдруг я провалился в канализационный люк, они даже не остановились бы, чтобы взглянуть вниз. Но когда я повернулся, чтобы уйти, мамочка неожиданно протянула руку и похлопала меня по плечу. Либо она все же заметила мое похлопывание в самый мрачный момент ее жизни, либо сделала так потому, что я купил им места в пульмановском вагоне. Я улыбнулся, но не рискнул предложить обменяться на прощание рукопожатием. Нельзя слишком долго испытывать судьбу.
Естественно, что намечалась еще одна вечеринка. Но я не понимал, насколько это срочно, пока не вернулся в кабинет и не нашел у себя на столе под пресс-папье записку на листке из блокнота Вульфа. Сам он, согласно расписанию, был в оранжерее. Записка гласила:
«А. Г.
Собери всех семерых здесь в семь часов.
Как будто это так же просто, как щелкнуть пальцами. Я мрачно посмотрел на записку. Почему бы не собрать их после ужина, тогда у нас было больше времени – и для того, чтобы разыскать их, и для того, чтобы как следует поработать над ними. Уж не говоря о том, что сегодня у меня были прекрасные производственные показатели: к одиннадцати утра я доставил ту парочку. Было десять минут пятого. Я подавил желание подняться в оранжерею и высказать свои аргументы и потянулся к телефону.
Я встретился с рядом проблем, в том числе и с жалобами на то, что слишком поздно предупреждаю. С этим я был абсолютно согласен. Билл Медоуз долго отказывался, ссылаясь на то, что рассказал Вульфу обо всем, что знал, в том числе и о давнем эпизоде, когда он разбил бейсбольным мячом окно. Мне пришлось оказать на него давление, делая угрожающие намеки.
Мадлен Фрейзер и Дебора Коппел тоже упорствовали, но были вынуждены признать, что надо либо уволить Вульфа, либо оказать ему необходимую поддержку. Они согласились привести с собой Элинор Венс. Натан Трауб, которого я застал в его кабинете, был единственным, кто не возражал, хотя и заметил, что будет вынужден отменить важную встречу. Я потерпел фиаско с Саварезе и Стронгом. Профессор уехал из города на уик-энд – наверное, охотиться за формулами. Талли Стронга просто не удалось найти, хотя пробовал сделать это везде, обзвонив всех спонсоров.
Около шести я позвонил наверх Вульфу и доложил обстановку. В благодарность он только хмыкнул. Я сказал, что пять из семи в пятницу, да еще в такое время, – вполне неплохой результат. Он ответил, что семь из семи гораздо лучше.
– Да, – согласился я. – Я послал Саварезе и Стронгу телеграммы, подписавшись «Эл» Но не уверен, что они получат их вовремя.
Итак, явились пятеро. Вульф не любит, чтобы кто-нибудь, кроме меня и Фрица, видел, как он сидит без дела в ожидании. Похоже, он считает, что это подрывает его престиж. Во всяком случае, он не спустился в кабинет до тех пор, пока я не сообщил ему, что все собрались. Тогда он осчастливил нас своим появлением. Он вошел, слегка поклонился, прошел через комнату к своему креслу и удобно в нем устроился. В этот раз обстановка была более уютной и интимной, чем три дня назад, поскольку незванных гостей не было.
Разговор начался с того, что Трауб сделал несколько колких замечаний по поводу отказа Вульфа дать интервью репортерам. Обычно в таких случаях Вульф наносит ответный удар потрясающей силы. Но сейчас его нельзя было вывести из себя. Он просто не обратил внимания на слова Трауба.
– Я собрал вас здесь, – сказал он добродушным тоном, – с единственной целью, и, если вы не хотите опоздать к ужину, нам лучше сразу приступить к главному. Во вторник вечером я сказал вам, что вы все лжете. Тогда я еще не знал, как именно, хотя вы делали это неприкрыто. Какого черта вы мне не сказали о полоске, наклеенной на бутылку мисс Фрейзер?
Все они, даже мисс Фрейзер, отреагировали на это болезненно.
Единственное исключение составил Трауб, который пинв слегка удивился.
– Полоска? – спросил он. – Какая полоска?
Остальным понадобилось в среднем по три секунды для того, чтобы хотя бы начать думать, что изобразить на своих физиономиях.
– Кто собирается рассказать мне об этом? требовательно спросил Вульф. – Только не все сразу. Кто-нибудь один.
– Но, – запинаясь, сказал Билл Медоуз, – мы не понимаем, о чем вы говорите.
– Чепуха! – Вульф уже не был таким добродушным. – Не будем терять времени. Мисс Шеперд провела здесь большую часть дня, и я знаю об этом все. – Его глаза остановились на мисс Фрейзер. – Она ничего не могла поделать, мадам. Для ребенка она вела себя прекрасно и сдалась только под угрозой того, что вас немедленно бросят за решетку.
– Что здесь происходит? – резко спросил Трауб.
– Ничего, Нэт, – успокоила его мисс Фрейзер. – Ничего особенного. Это просто… Нечто вроде шутки между нами… О которой ты не знал…
– Так, ерунда, – сказал Билл Медоуз немного громче, чем следовало. – Все чрезвычайно просто.
– Подожди, Билл. – Голос Деборы Коппел звучал тихо, но авторитетно.
Она смотрела на Вульфа. – Не скажете ли вы точно, что вам рассказала Нэнсили?
– С удовольствием, – согласился Вульф. – Бутылка, которую подавали мисс Фрейзер во время передачи, всегда была отмечена кусочком «скотча».
Это продолжалось в течение нескольких месяцев, почти год. Лента была или коричневой, под цвет бутылки, или прозрачной, в полдюйма шириной, и была обмотана вокруг горлышка.
– Это все, что она вам сказала
– Это главное. Давайте объяснимся. Зачем понадобилась лента?
– Нэнсили вам не сказала?
– Она сказала, что не знает.
Дебора нахмурилась.
– Еще бы. Все очень просто. Как мы вам уже рассказыьвали, когда мы приходим в студию в день выхода передачи в эфир, примерно за полчаса, мисс Венс достает бутылки из шкафа и ставит их в холодильник. для того, чтобы охладить. Мисс Фрейзер предпочитает сильно охлажденные напитки, поэтому бутылка для нее закладывается раньше и отмечается лентой, чтобы отличить ото всех остальных.
– Кто кладет туда бутылку и когда?
– Когда как. Иногда кто-нибудь из нас кладет туда ее за день…
Иногда бутылка остается с предыдущей передачи.
– Боже мой, – пробормотал Вульф. – Я не знал, мисс Коппел, что вы слабоумны.
– Я не слабоумная, мистер Вульф.
– Чтобы убедить меня в этом, вашего слова недостаточно. Насколько я понимаю, объяснение, которое вы дали, рассчитано на удовлетворение простого любопытства, если кто-то случайно заметит полоску ленты на бутылке. Не удивлюсь, что так и было сказано мисс Шеперд, однако после дальнейших наблюдений она его отвергла. Это то, чего она мне не сказала.
Мне это объяснение не кажется удовлетворительным. Может, для мисс Шеперд оно годится, но вы имеете дело со мной. Забираю «слабоумную» назад, поскольку это слово сорвалось с языка, но все-таки вы могли бы предложить что-нибудь поубедительнее.
– Может, это звучит неубедительно, – агрессивно вступил Билл Медоуз, – но это правда.
– Мой дорогой сэр, – на лице Вульфа изобразилось отвращение, – и вы тоже? Тогда почему это не удовлетворило мисс Шеперд, если вы пробовали рассказывать ей эту байку? Вы были вынуждены заставить ее поклясться молчать. Почему все бутылки не ставились в холодильник заранее, почему ставили только одну, предназначенную мисс Фрейзер?
– Потому что кто-нибудь… – начал Билл и осекся.
– Вот именно, – Вульф согласился с тем, что тот не досказал. – Потому что между передачами мисс Фрейзер в студии бывают сотни людей и кто-нибудь мог взять их из холодильника, поскольку тот не запирается на ключ. Вот что вы собирались сказать, но не сказали, потому что поняли: с одной бутылкой может случиться то же, что и с восемью. – Вульф покачал головой. – Нет, хватит. Я устал от вашей лжи, я хочу услышать правду. И я услышу ее, потому что ничто иное не дает ответ на вопросы, которые я сейчас поставил.