Семейное дело
— Всю штукатурку с пола забрали, — проговорил Стеббинс.
Он посмотрел на часы и поднялся, опираясь руками на подлокотники, что делает редко.
— Черт возьми! Ты все-таки в конце концов с чем-то соглашаешься, с тобой уже можно иметь дело. Окно уже опечатано. Оставь печать в покое. Придет кто-то из специалистов по взрывчатым устройствам, чтобы еще раз все осмотреть. Еще кто-нибудь явится поговорить с Вулфом.
— Я уже сказал, его, по всей вероятности…
— Слышал. Знаешь, что я думаю? По-моему, Вулф проделал дырку в потолке и бросил сквозь нее бомбу. — С этими словами Стеббинс направился к выходу.
Я встал и, не торопясь, последовал за ним. Мне некуда было торопиться. Выпустив Стеббинса, я запер входную дверь, навесил цепочку, выключил свет в кабинете и в коридоре, потом поднялся к себе на третий этаж, оставив тарелки и стаканы на своем письменном столе — невероятный случай. Фриц забрался под одеяло часом раньше, накормив по собственной инициативе сандвичами ораву непрошеных гостей и дождавшись, когда все, кроме Стеббинса, уйдут.
Я крепко спал уже через две минуты после того, как голова коснулась подушки. Я не хвастаю своей способностью спать при любых обстоятельствах, поскольку это, как я подозреваю, только свидетельствует о моей примитивной или плебейской натуре и, быть может, еще кое о чем, но тем не менее я вынужден признать за собой подобное качество. Устанавливая радиобудильник на десять часов утра, я был уверен, что меня поднимут задолго до этого срока. Правда, я выключил городской телефон и оставил только внутреннюю связь.
Но никто и ничто не нарушило моего сна. Когда приятный голос проговорил: «Вы никогда не пожалеете, что, поддавшись порыву, решили попробовать единственный в своем роде крем, который пробуждает желание нежно коснуться собственной кожи», — я, не открывая глаз, протянул руку, чтобы выключить радио. Одновременно я попытался убедить себя, что еще один часок сна никому не повредит, но из этого ничего не вышло; я вспомнил: существовала проблема, не терпящая отлагательства. Она касалась Теодора. Кое-как разлепив веки, я по домашнему телефону позвонил в кухню.
Через пять секунд раздался голос Фрица:
— Да.
По его словам, он вовсе не копирует Вулфа. Дескать, Вулф говорит «да?», а он, Фриц, произносит просто — «да».
— Ты уже встал и одет, — заметил я.
— Конечно. Отнес ему завтрак.
— И он поел?
— Да.
— Боже мой, ты немногословен, хотя и чувствуешь себя, судя по голосу, довольно бодро.
— Вовсе нет. Арчи. И он тоже в скверном настроении. А как ты?
— Я не бодрый и не вялый, а измочаленный. Что с Теодором?
— Он пришел и отправился наверх, в оранжерею. Я сказал ему, чтобы не ждал Вулфа.
— Я скоро буду внизу, но не хлопочи по поводу завтрака. Съем второй раздел «Таймс». С уксусом.
— С кетчупом вкуснее, — ответил Фриц и положил трубку.
Но когда я наконец появился в кухне, все было готово. Прибор, чашка с блюдцем, тостер и сливочное масло — на маленьком столе, «Таймс» — на специальной подставке, а сковородка — на плите. На большом столе посредине кухни — ломтики свиного рулета с кукурузной начинкой домашнего приготовления. Я подошел к холодильнику, налил апельсинового сока и сделал первый глоток.
— Я по-прежнему считаю, — заявил я, — что мы с тобой друзья. Ты — мой единственный друг на всем белом свете. Давай отправимся куда-нибудь вместе. Может быть, в Швейцарию? Или еще дальше. Кто-нибудь звонил?
— Четыре раза, но я не снимал трубку, и Вулф тоже звонил, — ответил Фриц, прибавляя огня под сковородкой. — Эта наклейка с надписью «Нью-Йорк, управление полиции» на двери той комнаты — как долго она будет оставаться?
— Прекрасная мысль, — заметил я, отхлебывая апельсиновый сок. — Давай-ка забудем все остальные проблемы, вроде газетных заголовков: «Гость Ниро Вулфа убит в его доме» или «Арчи Гудвин впускает в дом будущего мертвеца», и сосредоточим все внимание на этой двери. Великолепная мысль.
Фриц положил на сковородку ломтики бекона, а я, пристроившись за маленьким столом, принялся за «Таймс». Президент Форд призывал американцев кое-что предпринять против инфляции. Никсон пребывал в шоке после Уотергейтской операции. Судья Сирика заявил адвокату Эрлихмана, что он слишком много говорит. Арабы ставят на Арафата. Все эти сообщения обычно мало интересовали меня, но усилием воли я заставил себя дочитать до конца. Потом я попробовал другие разделы: спорт, погоду, некрологи, городские новости — и пришел к выводу, что приказать голове заняться чем-то конкретным можно только в том случае, если ваш разум в согласии с вами. Затем я попытался оценить значение этого моего вывода, но тут Фриц принес тарелку с двумя порциями свиного рулета с кукурузной начинкой. Ставя тарелку на стол, он издал какой-то звук, похожий на «а-ах!». Я спросил, что случилось, и он ответил, что забыл подать мед, но сейчас принесет его.
Когда я намазывал масло на третий ломтик поджаренного белого хлеба, зазвонил телефон. Я начал считать. После двенадцатого звонка телефон умолк. Через некоторое время Фриц сказал:
— Никогда прежде не видел, чтобы ты так поступал.
— Тебе еще предстоит увидеть многое из того, что я никогда прежде не делал. Ты убрал тарелки и стаканы, оставленные мною в кабинете?
— Я гам еще не был.
— Вулф говорил обо мне, когда ты относил ему завтрак или приходил за подносом с грязной посудой?
— Нет. Лишь спросил, бодрствовал ли я ночью. Я начал рассказывать ему обо всем: сколько их было и тому подобное, но он меня остановил.
— Каким же образом?
— Взглянул на меня и повернулся ко мне спиной.
— Он был одет?
— Да. Коричневый костюм в тонкую полоску, желтая рубашка, коричневый галстук.
Когда я наконец поставил пустую чашку на стол и отправился в кабинет, часы показывали десять минут двенадцатого. Раз Вулф не сошел вниз, как обычно, в одиннадцать часов, то, вероятно, сегодня уже вообще не появится. Решив, что было бы ребячеством отступить от ежедневной рутины, я вытер пыль с письменных столов, оторвал вчерашний листок календаря, сменил воду в вазе на столе Вулфа, отнес в кухню тарелки и стаканы, поставил кресло, в котором сидел Стеббинс, на свое место и принялся вскрывать почту, но меня прервал звонок домашнего телефона. Сняв трубку, я проговорил: