Против кого дружите?

запел Копелян есенинскими словами.
Эпизодическую роль торговца вином Попандопуло сыграл в нашей картине артист вахтанговского театра Максим Греков. Все в группе ждали его приезда. Все знали, что это последняя роль замечательного мастера. Он был обречен из-за злокачественного заболевания крови. Говорили, что облучился случайно где-то на гастролях, искупавшись в речке после аварийного радиоактивного сброса с секретного атомного предприятия. Приехал Греков. Сцену сняли, отработали, как обычно. И он вел себя вроде бы как ни в чем не бывало. Только ночами не спал. Ходил по номеру. На озвучание в Москве его привезли даже из больницы. «Стакан молодого вина – двадцать лет жизни!..» Записал он свою последнюю экранную фразу и ушел. Ушел навсегда. Это был подвиг, профессиональное завещание неповторимого Максима Грекова. На экране в его грустных глазах отражалось солнце. «Стакан молодого вина – двадцать лет жизни!..»
Потеплело. Крымская курортная нега располагала к праздному разгильдяйству. Миша Кононов и Коля Досталь все чаще и чаще в трусах и халатах выходили на набережную и устраивали лягушачьи гонки. Игрушечные гуттаперчевые лягушки прыгали на своеобразных надувных «фаллосах», воздух в которые поступал через полутораметровые шланги от сжимаемой в кулаке резиновой груши. А я целовался под водой с молоденькой работницей киногруппы, чтобы никто не видел. Мы прижимались губами друг к другу и судорожно целовались взасос, пока хватало дыхания. Потом выныривали в разные стороны. 
На земле я крутил другие романы…
И никто ничего не ведал о нас. На земле я крутил другие романы. Надводные и подводные похождения не пересекались. Конечно, «крутил романы» – громко сказано. Я тогда еще не жил с женщинами, но в страстно-техничных ласках явно двигался в направлении совершенства. Доводил подружек до исступления и… робел. Теперь раскаиваюсь в своей трусливой жестокости, уходящей корнями в комплекс неполноценности. И через этот же комплекс Господь спас меня, не дав превратиться в заурядного бабника. При развитой с детства затейливой сексуальной фантазии я безусловно истаскался бы, если бы не робел. А репутация ходока все же настигла меня. «Знаю, знаю, о чем ты думаешь, страшный, страшный человек», – иронизировал Леван Патаашвили. Он в то время еще задержался в холостяках и в киноэкспедиции жил с мамой. Михаил Наумович Калик вообще месяца полтора почти не разговаривал со мной, только по делу. Пока однажды на съемке он, отозвав меня в сторону, не ткнул пальцем в песок, где валялся использованный презерватив, и резко шепнул с вызовом: 
– Я не люблю с презервативом, а ты? 
– Я тоже, – соврал я в ответ. 
Выяснилось, что Михаил Наумович приревновал меня к одной нашей коллеге, которой я отдал букет цветов, полученный на встрече со зрителями. Ну просто избавился от букета, а он приревновал. Мы объяснились и наладили отношения. Однако мое «динамистское» поведение все-таки было отомщено. Перед сном, вечерами, Вика Федорова в купальном костюме регулярно наведывалась к нам в номер. Поочередно ложилась в постель к Мише, Коле или ко мне. Доводила нас до статического напряжения и игриво удалялась восвояси. Бог знает чем бы могла окончиться эта шалость, этот сумеречный «визит дамы», если бы роль у Вики была побольше и она чаще прилетала бы из Москвы.
Моргунов подписался: «Олег Стриженов»
Евгений Моргунов около двух недель ожидал своего «Судного дня». Ожидал своего съемочного дня в маленьком эпизоде, а его все не снимали и не снимали. Объявили выходной. 
– Дженерал Моторс, – обратился ко мне Евгений Александрович, – поедем кататься на адмиральском катере! 
Я согласился: 
– Поедем!
Рано утром, не завтракая (ведь едем кататься на адмиральском катере), я ожидал Моргунова у выхода из гостиницы. Он появился в сером габардиновом макинтоше, в серой же шляпе, надвинутой по уши. Вылитый номенклатурный «бутуз» хрущевского типа. Типичный член или кандидат в члены какого-нибудь бюро или президиума. Сели в такси. 
– В ГАИ! – начальственно рявкнул Евгений Александрович. 
Таксист съежился.
– Инспектор, почему фонари не развешаны? – продолжал Моргунов.
– Не успели, – подыграл я. 
– Смотрите у меня! – пообещал он. 
Водитель совсем присмирел. 
Начальник местного отделения ГАИ капитан милиции Петя встретил нас с распростертыми объятиями:
– Евгений Александрович! Какие люди! 
– А деньги-то за проезд? – попытался было присоединиться к разговору водитель.
– Езжайте, езжайте! – строго указал ему Петя и пригласил нас в свой кабинет.
Сделав несколько звонков по телефону, Моргунов признался, что поездка на адмиральском катере сорвалась.
– Евгений Александрович, познакомьте с Шульженко! – умолял Петя.
Клавдия Ивановна в те дни гастролировала в Евпатории и жила в нашей гостинице.
– А это как вести себя будете, – парировал Моргунов.
– Старшина! – позвал Петя.
Вошел старшина.
– Дженерал Моторс, ступай с ним, – напутствовал Моргунов.
И я проследовал за старшиной.
Через десять минут в милицейской «раковой шейке» мы подъехали к высокому забору из красного кирпича с колючей проволокой наверху, похожему на тюремное заграждение.
– Ну? – спросил старшина. 
– То есть? – переспросил я. 
– У вас есть во что? – настаивал старшина. 
– Нет у меня ничего, – отрицал я. 
– Ясно, – вздохнул старшина и побрел вдоль забора. 
Через некоторое время он вернулся с канистрой сухого вина и только тут до меня дошло, где я. Мы поехали прочь от красной стены винзавода. Вино тоже оказалось красное. В стаканах оно походило на чай. Помешивая этот «чай» чайными ложками, Петя, Моргунов и я начали прием посетителей. Посетители шли один за другим. Все они ломали шапки и просили о снисхождении.
– Ну хорошо, – осаживал их Моргунов. – С вас штраф. Пятнадцать рублей.
– Многовато, – шептал ему я. 
– Вот инспектор говорит – восемь. Скажите спасибо инспектору.
Посетители благодарили, платили, а Моргунов выписывал им квитанции, вырывая листки из своей записной книжки. Набрав таким образом некую ощутимую сумму, Евгений Александрович решил подвести черту, и Петя закончил прием.
– Познакомьте с Шульженко! – опять занудил он. 
– Ну что с тобой делать? Едем! – хлопнул Моргунов его по спине.
На милицейском мотоцикле с коляской мы тронулись в путь по центральной улице. Впереди за рулем капитан Петя. Я сзади на козлах, Евгений Александрович размахивал шляпой, приветствуя народ из коляски. Народ отвечал ликованием, видя живого Бывалого. Мол, «Пес Барбос», «Самогонщики»!..
Я-то с голодухи, без завтрака, действительно захмелел. Тормознули. Чуть не влетели в канаву возле гостиницы. Рядом стояла телега с запряженным тяжеловозом.
– Кто хозяин кобылы? – рявкнул Моргунов. 
– Я. – Из канавы показалась седая голова.
– У вас права есть на вождение кобылы? – не унимался Евгений Александрович.
– Да пошел ты! – отмахнулся седой. 
– Вы как разговариваете? – строго подключился капитан Петя (он ведь был в форме).
– А чего? Я ничего, – осадил седой. – Сколько лет живу, никогда на вождение коней права не надобились.
– Коней! А у вас? Кобыла! С вас рубль двадцать! – подвел черту Моргунов, выписывая квитанцию из своей записной книжки.
Из канавы высунулись еще несколько недоуменных голов с лопатами.
– Да он у нас лучший работник, начальник! Мы бригада коммунистического труда!
– Разговоры! – оборвал их Петя-капитан и, газанув, развернул мотоцикл к подъезду гостиницы.
Когда Моргунов, представившись, постучался в дверь номера Клавдии Ивановны Шульженко, в ответ раздался голос ее компаньонки: 
– Клавдия Ивановна отдыхает. Зайдите позже.
– Хорошая женщина. «Синенький скромный платочек…» – запел Моргунов и натурально заплакал в ответ на немой вопрос топтавшегося в холле капитана милиции.