Великие горы
(из сборника «Рыжий пони»)
Стоял знойный летний день, и маленький Джоди, истомившись от жары, оглядывал ранчо – чем бы заняться? Он уже побывал в конюшне, пошвырял камнями в ласточкины гнезда под свесами крыши, пока из каждого такого куличика не посыпалась подстилка, солома и грязные перья. В доме он зарядил крысоловку куском прогорклого сыра и поставил туда, где в нее обязательно сунется Бой – беззлобная здоровенная псина. Не то чтобы в Джоди вдруг проснулся злодей, просто он уже не знал, как спастись от жары да скуки. Бой и вправду сунул свой глупый нос в крысоловку, здорово его прищемил и, взвыв от боли, захромал прочь с окровавленными ноздрями. Чуть что, Бой сразу начинал хромать. Уж такой был пес. Когда-то в молодости он попал в капкан для койотов и с тех пор хромал, даже если его просто бранили.
Когда Бой заскулил, мать Джоди крикнула из дому:
– Джоди! Перестань мучить пса, займись чем-нибудь!
Джоди стало стыдно, и он запустил в Боя камнем. Потом взял с крыльца рогатку и пошел к живой изгороди: вдруг удастся подстрелить птицу? Рогатка была что надо, резинка плотная, из магазина, но Джоди, хоть и стрелял по птицам частенько, ни разу ни в одну не попал. Он прошел через огород, вздымая пыль босыми пальцами ног. По пути ему попался отличный камень для рогатки, круглый, чуть уплощенный и в меру тяжелый – полетит как пуля. Зарядив оружие – положив камень на кожаную заплатку, что была вшита в резинку, – Джоди пошел к живой изгороди. Глаза его сузились, язык напряженно облизывал губы, впервые за день Джоди на чем-то сосредоточился. В тени полыни трудились пташки, шебаршили среди листвы, такие неугомонные: отлетят на несколько футов – и назад, снова давай шебаршить. Оттянув резинку, Джоди стал осторожно подкрадываться. Один маленький дрозд застыл на месте, посмотрел на Джоди и нахохлился, готовый взлететь. Джоди бочком, мелкими шажками, подбирался ближе. Когда до дрозда осталось футов двадцать, он, стараясь не делать резких движений, поднял рогатку и прицелился. Камень со свистом рассек воздух; дрозд встрепенулся, взлетел – и снаряд настиг его. Птичка с разбитой головой упала на землю. Джоди подбежал и поднял ее.
– Попалась, – пробормотал он.
Мертвая, птичка как-то съежилась, стала меньше. От стыда за содеянное у Джоди кольнуло в желудке, он достал перочинный ножик и отрезал птичке голову. Потом выпотрошил ее, отрезал крылья; и наконец выбросил все в кусты. Его не мучила совесть из-за птички, ее жизни, смущало другое: он знал, что бы сказали взрослые, увидь они, как он убивает птицу. А их мнением о себе он дорожил. Лучше быстрее забыть эту историю и никогда о ней не вспоминать.
В предгорьях в это время года стояла сушь, и трава пожелтела, но возле круглого корыта, в которое по трубе стекала ключевая вода, трава была ярко-зеленая сочная, густая и влажная – вода переливалась через край. Джоди попил из мшистого корыта, смыл холодной водой птичью кровь с рук. Потом лег в траву на спину и стал разглядывать пухлые лепешки летних облаков. Он закрыл один глаз, и перспектива сразу исказилась – облака так надвинулись на него, что их можно было погладить. Он помог слабенькому ветерку подтолкнуть их по небу; кажется, с его помощью они поплыли быстрее. Одно вздутое белое облако он помог отогнать до самых гор, прижал его как следует и оно исчезло за вершинами. Интересно, что ему там открылось? Джоди сел, чтобы лучше видеть большие горы, ту их часть, где они наслаиваются одна на другую, темнеют, наливаются неведомой силой – и кончаются за одним ребристым кряжем, высоко на западе. Загадочные, таинственные горы; ведь он почти ничего о них не знает.
– А что на той стороне? – как-то спросил он отца.
– Тоже горы, наверное. А что?
– А за теми горами?
– Тоже горы. А что?
– Только горы, горы и больше ничего?
– Ну, почему. В конце концов доберешься до океана.
– А в самих-то горах что?
– Утесы да заросли, скалы да сушь.
– Ты там бывал?
– Нет.
– А кто-нибудь?
– Кое-кто, наверное, бывал. Опасно там – утесы и все такое. Да что, я где-то читал, в горах графства Монтерей неисследованных краев больше, чем во всех Соединенных Штатах. – Казалось, отец этим гордится.
– А потом – океан?
– Потом океан.
– А между горами и океаном? – настаивал мальчик. Никто не знает?
– Кое-кто, наверное, знает. Только ведь разжиться там нечем. Даже воды кот наплакал. Одни скалы, утесы да непролазные чащи. А что?
– Сходить бы туда.
– Зачем? Там ничего нет.
Но Джоди знал – что-то все же есть, что-то чудесное, раз об этом не знает никто, что-то таинственное, неведомое. Джоди верил в это всей душой. Однажды он спросил у мамы:
– А что там, в больших горах, знаешь?
Она посмотрела на него, перевела взгляд на ощерившийся горный хребет и сказала:
– Наверное, только медведь.
– Какой медведь?
– Который пошел в горы на природу посмотреть.
Спрашивал Джоди и Билли Бака, что работал у них на ферме: может, в горах затерялись какие-то древние города? Но Билли был того же мнения, что и отец.
– Вряд ли, – сказал он. – Ведь есть там нечего, раздолье разве что для камнеедов.
Никаких других сведений о горах у Джоди не было, и оттого они были ему дороги, внушали благоговейный страх. Он часто думал о горных кряжах, что тянутся миля за милей, а потом – море. Утром вершины гор озарялись розовым светом и будто приглашали его – иди к нам; а вечером, когда солнце скрывалось за неровной кромкой и горы багровели, будто с отчаяния, Джоди их боялся; они становились какими-то безликими, отчужденными, в самой их невозмутимости таилась угроза.
Джоди повернулся к востоку – там тоже были горы, Габиланы, и эти горы были веселые, в складках холмов гнездились ранчо, на гребнях росли сосны. Там жили люди, в свое время на склонах этих холмов шли бои с мексиканцами. На мгновение он оглянулся на Великие горы и даже поежился – вот это разница. Лощина у основания холма, в которой лежало их ранчо, освещалась солнцем, радовала глаз. Дом сиял белизной, а от коричневой конюшни исходило тепло. На дальнем холме, потихоньку передвигаясь к северу, паслись рыжие коровы. Вписывался в общую картину и радовал глаз даже темный кипарис возле барака. В пыли, словно танцуя быстрый вальс, копошились цыплята.