Семья Звонаревых

— Это насчёт гаубиц? — вспомнил Звонарёв.
— Вот именно, — подтвердил штабс-капитан. — Вы никак не хотели принимать наш заказ, а я слёзно молил Вас смилостивиться.
— И я, кажется, внял Вашим мольбам.
— За что я и по сей день премногим обязан Вам.
Разговорились. Сергей Владимирович поинтересовался последними новостями, выразив при этом свои опасения по поводу возможного конфликта между Германией и Россией.
— По-моему, веских оснований для войны пока ещё нет, — ответил штабс-капитан. — Президент Пуанкаре не торопится с отъездом во Францию, хотя, правда, с очень уж подозрительной любознательностью присматривается ко всему, что творится в вотчине гостеприимного хозяина.
— Это-то как раз и разжигает страсти, — заметил Звонарёв. — Насколько мне известно, французы не только присматриваются, но и диктуют нам, что и как следует делать.
— Дружеские советы, не больше, — сказал штабс-капитан. — Между прочим, перерыв лагерного сбора на три дня был объявлен по их указанию, сообщил он. — Поверьте мне, если бы существовала реальная угроза близкой войны, такого перерыва никто не делал бы.
— И тем не менее Пуанкаре вместе с царём объезжает войска во время ночных манёвров.
— Что из этого? Ведь Россия и Франция — союзники, — продолжал в том же оптимистическом духе штабс-капитан. — Я, например, только вчера беседовал с некоторыми лицами из свиты президента. Они заверили меня, что немцы перед лицом столь внушительного противника, каким является франко-русский союз, не рискнут развязывать войну из-за того, что какой-то сербский террорист убил австрийского наследного принца.
— Простите меня за откровенность, но я не совсем доверяю подобным заверениям, — сказал Звонарёв. — Зачем, спрашивается, юнкера всех военных училищ досрочно произведены в офицеры? Зачем их лишили полагающегося им месячного отпуска и обязали сразу же отправиться в свои части.
Штабс-капитан пожал плечами.
— Не могу знать. Видимо, начальство не всё договаривает.
«Или ты сам боишься выболтать лишнее», — подумал Звонарёв.
— Взять хотя бы меня, — продолжал штабс-капитан. — Еду на три дня к семье на дачу. Значит, надо полагать, в ближайшие три дня объявления войны не будет! — заключил он в шутливом тоне.
— Поживём — увидим! — невесело отозвался Звонарёв.
По началу русско-японской войны он знал истинную цену таким бодряческим прогнозам и даже официальным правительственным разъяснениям.
Поздно вечером, на даче, когда дети уже уснули, Катя тоже заговорила о войне.
— Мне, пожалуй, надо съездить к Ване, — сказала она. — Вдруг да действительно начнётся… Я с ума сойду без него.
— Ехать туда — безумие, — заметил Звонарёв. — С кем останутся дети?
— Варя присмотрит.
— Но Варя-то ещё в тюрьме, — вырвалось с горечью у Сергея Владимировича. — Завтра суббота. Все судейские крючки разъедутся на дачи, и никто из них не вспомнит о Варе до понедельника.
— Ах, боже мой, как всё складывается ужасно! — воскликнула Катя. Вдруг я не увижу моего Ваню!
Чувствуя, что с ней сейчас вот-вот начнётся истерика, Звонарёв строго сказал:
— Не один Ваня в армии. Уж если вспыхнет война, то и мне придётся идти на фронт.
— Тебя не возьмут… Ты работаешь на военном заводе, а вот Ваня уже в армии, — всхлипнула Катя.
…Вечером 14 июля Звонарёв вернулся в Питер. На Литейном проспекте он увидел идущие в походном порядке батареи Первой артиллерийской бригады. Судя по всему, они возвращались из лагерей на зимние квартиры. И это теперь, в разгар лета! Было похоже на то, что лагерный сбор почему-то прерван.
Звонарёв купил газету в надежде разузнать последние новости, но ничего экстраординарного и тревожного в газете не нашёл. Немало удивило его и то обстоятельство, что, несмотря на воскресный день и позднее время, окна Главного артиллерийского управления, выходившие на Литейный проспект, были ярко освещены. Очевидно, там происходило какое-то экстренное совещание. Звонарёв решил зайти в управление, но его не пустили, хотя раньше он проходил сюда беспрепятственно. На этот раз от него потребовали особый пропуск.
На заводе по случаю воскресенья никого не оказалось. Зато Выборгская сторона кишела народом. То там, то здесь вспыхивали летучие митинги. Одни ораторы, охваченные шовинистическим азартом, поносили на все лады Германию и призывали верой и правдой служить царю и отечеству. Другие заявляли, что народу не нужна война, и призывали к забастовкам, выдвигая политические лозунги. Полиция относилась покровительственно к выступлениям шовинистов, но как только начинали говорить рабочие ораторы, митинги сейчас же разгонялись.
«Война, — подумал Звонарёв. — Не сегодня-завтра начнётся мобилизация».
Не встретив никого из знакомых, Сергей Владимирович отправился к себе, на Петербургскую сторону. Чувство тревоги за Варю разрасталось всё сильней.
Он понимал: достаточно было одного подозрения охранки, что Варя принадлежит к партии социал-демократов, чтобы выслать её за тридевять земель от Петербурга. Главное, чтобы её освободили сейчас, сегодня, завтра… Пока не началась война. А что она начнётся, Звонарёв уже не сомневался. «Зачем это новое испытание для России? Сколько горя, крови, сколько сирот… И из-за чего?…» — с отчаянием думал инженер.
На следующее утро в газетах было объявлено о срочном отъезде из России на французском броненосце президента Пуанкаре.
«Чего доброго, немцы подорвут в море этот броненосец вместе с президентом!» — подумал с опаской Сергей Владимирович. Случись такое, и французы, конечно, тотчас начнут военные действия.
На заводе от Тихменёва Звонарёв узнал, что Германия уже начала мобилизацию своей армии.
— Наше правительство тоже в срочном порядке отозвало войска из лагерей и готовится к мобилизации, — сказал Тихменёв, сумрачно поглядывая на Звонарёва. — Так что пушки могут заговорить с минуты на минуту…
Помолчав, добавил:
— Начальник управления дал указание руководителям всех подведомственных ему предприятий переводить производство на военные рельсы и сугубо конфиденциально сообщил о начале мобилизации в пограничных с Австро-Венгрией округах, Киевском и Одесском.
— Почему же всё это держится в секрете? — удивился Звонарёв.
— Во избежании лишней паники, — ответил Тихменёв. — И потом у нас в России вообще принято держать народ в счастливом неведении. А вот немцы, головой ручаюсь, наверняка знают, что происходит у нас. Фактически мобилизация уже идёт полным ходом и в Варшавском и в Виленском округах. В качестве резерва мобилизуются Казанский и Московский. Что же до нашего завода, то нам надлежит чуть ли не вдвое увеличить число рабочих.
— Из расчёта, что добрую половину из них заберут в армию? — спросил Звонарёв.
— Нет, с тем чтобы резко увеличить производство, — объяснил Тихменёв. — Рабочих нашего завода брать в армию не будут, за исключением тех, кого жандармы представят к мобилизации по политическим мотивам. Думаю, что и Ваша супруга будет выпущена теперь без всякого залога. Её, как хирурга, направят в какой-нибудь военный госпиталь.
«Дай-то бог»! — с тоской подумал Звонарёв.
В конце дня Звонарёв позвонил Добужинскому. Тот ответил в исключительно любезном тоне:
— Ах, это Вы, господин Звонарёв? Здравствуйте, дорогой. Рад сообщить Вам, что Ваша супруга освобождена сегодня в два часа пополудни. Санкция прокурора и согласие министра внутренних дел. Залог, который Вы внесли, возвращён Вашей половине при освобождении.
Звонарёв почувствовал, как от радостного волнения перехватило дыхание. Повесив телефонную трубку на рычаг, он с минуту сидел в кресле, закрыв глаза рукою.
«Варенька, милая, родная, наконец-то…».
Сунув чертежи, бумаги, распоряжения начальника завода, только что принесённые секретарём для ознакомления, в верхний ящик стола и закрыв его на ключ, Звонарёв бегом спустился с лестницы. Взяв первого попавшегося извозчика, поспешил домой.
Вари дома не оказалось. На письменном столе в его кабинете лежала коротенькая записка: