Алмазный век, или Букварь для благородных девиц
Все заняло от силы полсекунды. Бад, спеленутый, как мумия, начал падать вперед, один из ашанти подхватил его, уложил на мостовую и перекатил на спину. Кто-то проткнул пленку перочинным ножиком, чтобы Бад мог дышать ртом.
Несколько ашанти начали привязывать к кокону ручки, две на плечах, две на лодыжках, наездник спешился и опустился рядом на колени.
У него на щеке было несколько заметных рубцов.
– Сэр, – произнес он с улыбкой, – я обвиняю вас в нарушении нескольких положений Общего Экономического Протокола – каких именно, разъясню в более удобное время – а сейчас арестую вас именем закона. Да будет вам известно, что задержанный таким образом будет подвергнут самым суровым карам при всякой попытке оказать сопротивление, которое – ха-ха! – в настоящий момент представляется маловероятным, но процедура требует, чтобы я вас уведомил. Поскольку эта территория относится к национальному государству, признающему Общий Экономический Протокол, ваше дело будет рассматриваться в рамках юридических установлений упомянутого национального государства, в данным случае – Китайской Прибрежной Республики. Национальное государство может предоставлять, либо не предоставлять вам дополнительные права; это мы выясним в самом скором времени, как только изложим ситуацию представителю соответствующих властей. А, вот, кажется, и он.
По улице приближался констебль шанхайской полиции в сопровождении двух ашанти на мотороликах. К подошвам его были пристегнуты ногоступы, и он двигался вприскочку, как все, кто надевает это устройство. Ашанти улыбались, показывая все тридцать два зуба, констебль хранил профессиональную невозмутимость.
Главный ашанти поклонился констеблю и выдал еще одну пространную цитату из уложений Общего Экономического Протокола. Тот кивал головой, как китайский болванчик, потом повернулся к Баду и на одном дыхании выпалил: – Являетесь ли вы членом племени – участника ОЭП, землячества, филы, зарегистрированной диаспоры, клана, квазинациональной общности франшизно-лицензионного типа, суверенного государства либо иной формы динамического коллектива, обладающего статусом в рамках ОЭП?
– Издеваешься? – спросил Бад. Пленка стягивала рот, получалось кваканье.
Четверо ашанти ухватились за ручки, оторвали Бада от земли и побежали за скачущим вприпрыжку констеблем в направлении дамбы, ведущей через море в Шанхай.
– Как насчет других прав? – проквакал через пленку Бад. – Он сказал, у меня могут быть другие права.
Констебль острожно, чтобы не потерять равновесие, обернулся через плечо.
– Не смеши, приятель, – сказал он на вполне сносном английском. – Это Китай.
Утренние размышления Хакворта; завтрак и уход на работу
Джону Персивалю Хакворту не спалось – мешали мысли о намеченном на завтра преступлении. Трижды он вставал якобы в туалет, и каждый раз смотрел на Фиону: разметавшись в белой ночной сорочке, руки над головой, она плыла на спине в объятиях Морфея. Лицо ее еле угадывалось в темной комнате, похожее на луну за складками плотных шелковых занавесок.
В пять утра с северокорейских медиатронов донеслась пентатонная побудка. Их анклав, называемый Сендеро, располагался почти на уровне моря, на милю ниже домика Хаквортов, днем там было градусов на двадцать жарче, но всякий раз, как женский хор пронзительно заводил про всевидящую благость Мудрого Вождя, казалось, что вопят под самым окном.
Гвендолен даже не шевельнулась. Она будет крепко спать еще час, или пока Тиффани-Сью, горничная, не вбежит в комнату и не начнет с шумом доставать одежду: эластичное белье для утренних занятий на тренажере, уличное платье, перчатки, шляпку и вуаль на потом.
Хакворт достал из шкафа шелковый халат. Подпоясываясь в темноте кушаком, чувствуя на пальцах холодок скользящей бахромы, он глядел через дверь на гардеробную Гвендолен и в другую сторону, на ее будуар. Под дальним окном стоял стол. Здесь она занимается светской перепиской – обычный стол со столешницей из цельной мраморной плиты, на нем – неразобранные визитные карточки, письма, приглашения. Пол будуара покрывал старый ковер, вытертый местами до джутового основания, однако ручной работы, сделанный еще настоящими китайскими заключенными в династию Мао. Единственным его назначением было защищать пол от тренажеров Гвендолен, поблескивающих в тусклом свете облачного шанхайского неба. Беговая дорожка с изящными чугунными завитушками. Гребной тренажер из морских змей и упругих нереид. Силовой снаряд поддерживают четыре прекраснозадые кариатиды – не толстомясые гречанки, но современные женщины, по одной на главные расовые группы, каждый трицепс, ягодичная, широчайшая, портняжная мышцы, прямая мышца живота – отдельная песня. Поистине классическое зодчество. Кариатиды призваны были служить ролевыми моделями и, несмотря на легкие расовые отличия, в точности соответствовали современному канону: талия пятьдесят шесть сантиметров, жировая масса не более семнадцати процентов. Такую фигуру не создашь за счет утягивающего белья, что бы там ни сулила реклама в женских журналах – модные сейчас длинные облегающие лифы и ткани тоньше мыльного пузыря сразу вскроют обман. Женщины, не обладающие железной волей, достигали такого результата исключительно с помощью горничных, которые заставляли их по два, а то и по три раза в день обливаться потом на тренажерах. Так что, как только Гвендолен перестала кормить грудью и впереди замаячил день, когда ей придется спрятать просторное платье, им пришлось нанять Тиффани-Сью – еще один расход в бесконечной череде трат на ребенка, о которых Хакворт и не подозревал, пока не начали приходить счета. Гвен полушутя обвиняла его в слабости к Тиффани-Сью. Такое обвинение стало почти нормой в сегодняшней супружеской жизни, поскольку все горничные были молоденькие, хорошенькие и гладенькие. Однако Тиффани-Сью была типичная плебка, громогласная, неотесанная и ярко накрашенная; Хакворт терпеть ее не мог. Если он на кого и заглядывался, то исключительно на кариатид; по крайней мере, они выдержаны в безупречном вкусе.
Миссис Хал не слышала, что он проснулся, и продолжала сонно возиться у себя в комнате. Хакворт положил ломтик хлеба в тостер и вышел на балкон с чашкой чая, подышать утренним ветерком с эстуария Янцзы.
Дом Хаквортов стоял в ряду таких же коттеджей и выходил на длинный, в целый квартал, парк, где немногие "ранние пташки" уже делали зарядку или выгуливали спаниелей. Ниже на склонах Нового Чжусина просыпались Арендованные Территории. Сендеристы валили из казарм и строились на улицах в шеренги, чтобы под заунывный речитатив выполнить утреннюю гимнастику. Остальные плебы, ютящиеся в анклавах своих синтетических землячеств, включили медиатроны, чтобы заглушить сендеристов, и начали палить из ружей или хлопушек (Хакворт так и не научился различать по звуку), а чокнутые любители, будь они неладны, заводили свои антикварные драндулеты на двигателях внутреннего сгорания – чем громче, тем лучше. Рабочие строились в ежедневную очередь к метро до Большого Шанхая, который отсюда казался огромным, в полгоризонта, штормовым фронтом озаренного неоном, пахнущего угольной крошкой смога.
Район носил прозвание "Зона слышимости", но Хакворт не так и страдал от шума. Признаком лучшего воспитания, или претензии на таковое, было бы вечное нытье о домике, или даже вилле чуть дальше от побережья.
Наконец колокола святого Марка пробили шесть. Миссис Хал влетела в кухню с последним ударом, шумно устыдилась, что Хакворт ее опередил, и не менее шумно ужаснулась вторжению в свою вотчину. Матсборщик в углу включился автоматически и начал создавать ногоступы, в которых Хакворту предстояло идти на работу.
Последний удар еще не затих, как – чух-чух-чух – включился огромный вакуумный насос. Инженеры Королевской Вакуумной станции создавали эвтатическую среду. Работали большие насосы, может быть, даже циклопы, и Хакворт заключил, что возводится нечто большое, вероятно, новое крыло Университета.
Он сел за кухонный стол. Миссис Хал уже мазала джемом подсушенный хлебец. Хакворт взял большой лист чистой бумаги, сказал "как обычно", и лист перестал быть белым – теперь Хакворт держал в руках первую страницу "Таймс".