Алмазный век, или Букварь для благородных девиц

Хакворт быстро "пролетел" под палубами (мерзкие буквы по-прежнему загораживали половину обзора). Здесь был когда-то с десяток кают, теперь четыре из них объединили в довольно вместительный театр, еще четыре служили сценой и гримерной. Там-то Хакворт и нашел свою дочь. Она сидела на троне из лучей и репетировала какие-то строки. Видимо, ее уже взяли на главную роль.
– Нечего так на меня смотреть, – сказала она и пропала в огненной вспышке.
Загудела корабельная сирена. Звук довольно долго висел в воздухе, эхом возвращаясь от других судов. Хакворт переключился на нормальный обзор палубы, и как раз во время: на него несся огненный фантазм. Это был Клоун – он, похоже, обладал особой властью врываться в поле зрения Хакворта.
– Будем стоять всю ночь, определяя расстояние до других судов по времени прохождения эха? Или показать вам ваше место?
Хакворт решил, что лучше не ершиться.
– Да, пожалуйста, – сказал он.
– Тогда вот, – сказал Клоун, указывая белой лапой на простой деревянный стул прямо перед Хаквортом. Хакворт не поверил, потому что за мгновение до того никакого стула там не было. Однако очки не позволяли проверить.
Он двинулся вперед, как человек, который в чужой темной квартире ищет ночью сортир – коленки полусогнуты, руки выставлены, чтобы не впаяться куда-нибудь подбородком. Клоун отступил на шаг и сокрушенно качал головой.
– И это ты называешь входить в роль? Думаешь, можно всю ночь выезжать на научном рационализме? Что же будет, когда ты поверишь своим глазам?
Хакворт отыскал стул ровно там, где показывали очки, только это оказался не стул, а кресло, обитое пеноматериалом и с подлокотниками. Оно походило на театральное, но, пошарив рядом руками, Хакворт не нащупал соседних. Он откинул сиденье и плюхнулся.
– Держи, понадобится, – сказал Клоун и что-то сунул Хакворту в руку – фонарик, еле успел разглядеть тот, но тут под ним задрожало и залязгало. Ноги, которыми он до того упирался в палубу, болтались в пустоте. Точнее, весь он болтался. Под креслом открылся люк, и Хакворт падал вниз. "Удачного представления, – сказал Клоун из быстро уменьшающейся квадратной дыры. – А пока ты летишь к центру земли с ускорением девять целых восемь десятых метра на секунду в квадрате, ответь на такой вопрос: мы можем обмануть слух, мы можем обмануть зрение, можем даже подуть в лицо ветром, но как бы мы создали иллюзию невесомости?"
Пена выпустила псевдоподии, которые прочно обвили Хакворту живот и лодыжки, как раз кстати: его медленно вращало назад, и вскоре он уже летел через аморфное облако света – собрание люстр, натыренных труппой в обреченных под снос домах. Клоун был прав. Хакворт безусловно падал – ощущение, которые не создашь никакими очками. Если верить глазам и ушам, он вверх тормашками летел к полу большого зрительного зала, того самого, что раньше разглядывал через очки. Однако здесь не было привычных рядов, то есть сами кресла имелись, но стояли, как придется, а некоторые даже двигались.
Пол стремительно приближался. Хакворт не на шутку струхнул и заорал. Тут же сила тяжести вернулась и кресло начало медленно замедляться. Его вновь крутануло, и Хакворту опять предстала неправильная россыпь ламп. Ускорение скакнуло до нескольких же. Снова к нормальному. Кресло вновь приняло обычное положение; феноменоскопические стекла горели белым слепящим светом. Дужки гнали в уши белый шум, и, только когда он начал стихать, Хакворт узнал в нем звуки оваций.
Он ничего не видел, пока не поколдовал с интерфейсом и не наладил более схематический вид театра. Оказалось, что зал наполовину забит зрителями, и те независимо разъезжают каждый в своем моторизованном кресле, а слепящий свет – направленные на него лучи множества фонариков. Он был в центре внимания. Интересно, надо ли что-нибудь сказать? В очках зажглась строчка: "Леди и джентльмены, извините, что упал, как снег на голову. Сегодня мы покажем вам великолепный спектакль..."
Хакворт не знал, обязательно ли это читать, однако лучики постепенно отворачивались от него: из астральной плоскости люстр сыпались новые посетители. Наблюдая за ними, Хакворт вспомнил, что видел подобное в Луна-парке. Это называется "прыжок Тарзана", просто очки не показали ему трос, чтобы как следует пощекотать нервы.
В подлокотники кресла были встроены кнопки, позволяющие разъезжать по воронкообразному полу. На ногах здесь было бы не устоять, но мощный нанотехнологический мотор легко справлялся с уклоном.
Театр был круглый, типа "Глобуса", в цилиндрической стене имелось множество разных отверстий. Часть из них, видимо, вела в вентиляционные шахты, часть – в ложи или рабочие помещения, а самое большое, на четверть диаметра, занимал скрытый занавесом просцениум.
Хакворт заметил, что нижняя, центральная часть зала свободна. Он ринулся под уклон и через мгновение задохнулся, очутившись по пояс в ледяной воде. Он включил задний ход, но кресло не послушалось. "Приплыли!" – торжествующе завопил Клоун в самое ухо, хотя Хакворт его не видел. Он сумел расстегнуть ремни и побрел по гребенчатому полу. Ноги онемели от холода, в нос бил запах морской воды. Видимо, центральная часть воронки находилась ниже ватерлинии и сообщалась с морем; еще одна деталь, которую очки не потрудились сообщить Хакворту.
Вновь на него светили десятки фонариков. Публика смеялась, слышались даже слабые хлопки. "Давай сюда, ребята, вода отличная!" – зажглось в очках, но Хакворт решил не читать. Похоже, реплики эти предлагались по сценарию в качестве возможного варианта и гасли, как только теряли остроту.
События последних минут – феноменоскоп, который не желает сниматься, "прыжок Тарзана", ледяная вода – окончательно добили Хакворта. Он чувствовал острую потребность забиться в угол и прийти в себя, и потому медленно побрел по периметру зала, шарахаясь от движущихся кресел. Пяток особо упорных зрителей, видимо, заинтересовавшихся его частной историей, продолжали следить за ним лучами фонариков. Из отверстия чуть выше в стене лился теплый свет; забравшись туда, Хакворт оказался в уютном маленьком баре. Через полукруглое окошко можно было видеть весь зрительный зал. Убежище оказалось спасительным сразу в нескольких смыслах; главное, здесь он нормально видел через очки, и они, похоже, не искажали реальность. Хакворт заказал пинту крепкого пива и сел у стойки рядом с окном. После третьего или четвертого глотка он внезапно осознал, что уже покорился требованию Клоуна. Холодная ванна показала, что единственный выбор – верить очкам и ушам, даже зная, что они врут, а там уж, что будет. Пинта пива немного согрела и успокоила. Он пришел смотреть спектакль, спектакль ему и показывают, и нечего воротить нос; у Действующих Лиц сомнительная репутация, но еще никто не сказал, что они убивают зрителей.
Свет в зале медленно гас. Зрители с фонариками заметались, словно искры в раздутом ветром костре: кто-то торопился вверх, кто-то устраивался у кромки воды. Когда стало совсем темно, многие скуки ради стали водить фонариками по занавесу и стенами, рисуя апокалиптическое небо с сотнями комет. Под водою взметнулся язык бледно-зеленого пламени и превратился в сцену. Она медленно поднималась, словно восстающая из вод Атлантида. Зрители направили фонарики, перекрестный огонь лучей выхватил несколько черных пятен – головы исполнителей. Они показались над водой и заговорили более-менее в унисон. Хакворт узнал давешних одержимых.
– Плесни мне, Ник, – произнес за спиной женский голос.
– Все утолкала? – спросил бармен.
– Ага.
Хакворт обернулся и увидел молоденькую экскурсоводшу в костюме чертовки – ту самую, что привезла хартлендеров. Она была субтильная, в длинной черной юбке с разрезом до бедра и с удивительными волосами – черными, очень густыми и блестящими. Девушка взяла со стойки стакан и жестом, резанувшим Хакворта по сердцу, перебросила через руку хвостик. Сев, она шумно выдохнула и на мгновение зарылась лицом в ладони. Мерцающие рожки отразились в полукруглом стекле, как задние фары авто. Хакворт сплел пальцы на кружке и потянул носом легкий аромат духов. Внизу хор вообразил о себе невесть что и пытался исполнить весьма амбициозный номер в духе Басби Беркли  40. Участники демонстрировали поразительную слаженность, видимо, как-то связанную с нанозитами в их мозгу, однако тела их оставались слабыми, неуклюжими, плохо скоординированными. Впрочем, плясали они от души, так что все равно получалось хорошо.