История одной лжи
— А, Дик! — закричал художник. — Я был в церкви, честное слово был, и я видел вас, хотя вы меня не заметили. Я приметил также дьявольски прекрасную женщину. Клянусь, если бы не эта лысина и не этот пьяный вид, — я не стану скрывать, если бы не это и не то — я… я… я забыл, что хотел сказать. Я вам должен рассказать многое, я общителен сейчас и чувствую себя, как на сцене. Для полноты счастья мне недостает только слушателя, хотя бы даже глухого, — и я был бы счастлив.
Бахвальство ван Тромпа возрастало по мере того, как он пил. Он болтал не переставая и, казалось, старался завоевать аудиторию своей откровенностью.
— Дик, — проговорил он, — вы наблюдательны, вы раскусили меня с первой встречи и сказали мне об этом прямо. Я это помню, но я не злопамятен. Дик, вы правы, я старый бездельник.
Трудно представить себе мучения Эстер при новом обороте, который принял разговор между ее кумирами.
— Между прочим, это было тогда, когда я должен был рисовать свою дрянную картинку.
И немного спустя, в виде шутки, но вместе с тем искренне, он добавил:
— Я никогда не смущался, когда мне приходилось жить за чужой счет.
При этих словах Дик вскочил.
— Я полагаю, что самым лучшим для вас будет отправиться спать, — проговорил он, умоляюще глядя на него и пытаясь улыбнуться.
— И не подумаю! — вскричал Адмирал. — Я вам расскажу такое, что превзойдет все предыдущее. Кошечка, — указал он на свою дочь, — пойдет спать, а мы посидим до рассвета.
При этих словах Эстер поднялась с достоинством, еле сдерживая злобу. Она провела два убийственных часа, в течение которых ее кумир предстал пред ней в его настоящем свете — и, увы, кумира не стало.
— Нет, — сказала она, — мистер Нэсби будет любезен уйти домой, а ты пойдешь спать.
Адмирал уронил обломки трубки, лицо его красноречиво выражало презрение к окружающей обстановке. Он сидел, как громом пораженный, с открытым ртом.
Дика она резко толкнула по направлению к двери, и ему оставалось только повиноваться. На крыльце, убедившись, что дверь закрыта, и выдержав паузу, он прошептал:
— Ты поступила правильно.
— Я поступила так, как мне заблагорассудилось. Скажи мне, он рисует?
— Многие любят его картины, — сказал Дик сдавленным голосом, — но мне лично они никогда не нравились. И я не говорил, что они мне нравятся, — добавил он, горячо защищаясь, прежде чем его стали обвинять.
— Я спрашиваю тебя — рисует ли он? Я не успокоюсь, не увиливай. Умеет ли он рисовать? — повторила она.
— Нет, — сказал Дик.
— Любит ли он по крайней мере рисовать?
— Во всяком случае, не теперь.
— Он пьян, — с брезгливостью подчеркнула она эти слова.
— Он немножко выпил.
— Иди, — сказала она, повернувшись к двери, но вдруг какая-то мысль осенила ее. — Жди меня завтра у изгороди, — проговорила она.
— Хорошо, — ответил Дик.
Затем дверь за ним захлопнулась, и он остался, в темноте. Лишь через щелочку двери и занавешенные окна пробивался слабый свет. Крыша коттеджа, орешник и некоторые скамьи вырисовывались на темном, беззвездном небе, все остальное было бесформенно, бездыханно и погружено в гробовое молчание. Дик стоял в том же положении, в котором она его оставила, прислушиваясь к тому, что творилось в его душе. При шуме резко отодвинутого стула сердце замерло у него в груди, но внезапно нарушенная тишина снова воцарилась вокруг коттеджа. Что произошло за этот промежуток, является тайной. Но спустя некоторое время послышался голос Эстер: она говорила спокойно в течение полуминуты, и, как только она замолчала, тяжелые, неуверенные шаги прозвучали в гостиной и перешли на лестницу. Дочь приручила своего отца. Ван Тромп послушно ушел спать. Это было ясно теперь для насторожившегося Дика.
Он слышал, как часы коттеджа мерно отщелкивали секунды, и потерял представление о времени. Суеверный страх овладел им, он не мог больше выдержать и, в два прыжка очутившись у окна, прильнул к нему. Не до конца опущенная штора пропускала узенькую полоску света в дюйм шириной, и вся гостиная представлялась его взорам. Эстер сидела у стола, подперев голову рукой, ее глаза были устремлены на огонь, брови слегка нахмурены, рот полуоткрыт. Вся ее поза была так спокойна, что Дику показалось, что она не дышит. Когда Дик подошел к окну, она не пошевельнулась. Вскоре, прорезав глубокую тишину ночи, подобно куропатке, прошипели часы и пробили одиннадцать ударов. Эстер по-прежнему сидела неподвижно, уставившись на подсвечник. Настала полночь, а она не двигалась, и Ричард Нэсби не решался отойти от окна. Около половины второго свеча, на которую она так долго смотрела, вспыхнув в последний раз, осветила бумагу и с треском упала к ее ногам.
Она глянула на свечу еще раз, погасила ее, повернулась, и он услышал, как в темноте она поспешно поднялась по лестнице. Оставшись один в темноте, Дик медленно направился к изгороди. Из-за пелены облаков, рассеявшихся на востоке, заалела полоска зари, утренний ветерок пробежал по листве, сметая капли росы.
«Увы, — подумал Дик Нэсби, — может ли наступить еще такой ужасный для меня день?»
Но он все же жаждал его наступления.
ГЛАВА VII. Побег
Было около десяти. Дик дремал на скамейке, когда Эстер приблизилась с узлом в руках. Инстинкт, а может быть, отдаленные легкие шаги разбудили его, когда она была еще на расстоянии. Он приподнялся и стал озираться вокруг. События прошлой ночи, как живые, всплывали в его памяти во всех подробностях. Он встал и с печальной решимостью пошел навстречу своей милой.
Она приближалась к нему уверенно и быстро. Лицо ее было бледно, но, в общем, внешне она была совершенно спокойна. Эстер не выразила ни удивления, ни удовольствия, найдя своего милого на условном месте, и даже не протянула ему руку.
— Как видишь, я здесь.
— Да, — ответила она и затем без паузы и без изменения в голосе добавила: — Я хочу, чтобы ты меня забрал отсюда.
— Надолго ли? Я не совсем понимаю, — прошептал Дик.
— Я никогда больше не вернусь сюда, — ответила она.
Чудовищные слова, произнесенные так спокойно, произвели потрясающее впечатление на Дика. Он смутился, потом его изумление сменилось тревогой. Он смотрел на ее застывшую позу, такую обескураживающую для любящего сердца, и содрогался от мысли, пришедшей в голову.
— Ко мне? — спросил он. — Ты ко мне идешь, Эстер?
— Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда, — устало проговорила она.
Положение было не совсем ясно. Дик спрашивал себя с беспокойством: в своем ли она уме? Взять ее отсюда, жениться на ней, работать для нее
— Дик готов был на все, но все-таки он требовал некоторой любви с ее стороны. А поведение Эстер выражало скорее отчаяние, чем любовь. Это обстоятельство ужасало его и заставляло быть благоразумным.
— Дорогая, скажи мне, чего ты хочешь, и ты это получишь. Но уйти отсюда без плана, так опрометчиво, под влиянием момента — это больше чем безумие и ни к чему не приведет.
Она медленно посмотрела на него мрачным, полным злобы взглядом.
— Итак, ты не хочешь увезти меня отсюда, — сказала она. — Хорошо, я ухожу одна. — И она зашагала по дороге.
Но он бросился за ней.
— Эстер, Эстер! — кричал он.
— Пусти меня, не тронь. Какое право ты имеешь вмешиваться? Кто ты такой, чтобы прикасаться ко мне? — злобно бросила она.
Тогда, осмелев от ее запальчивости, он твердо, почти грубо взял ее за руку и удерживал все время, пока отвечал ей.
— Ты прекрасно знаешь, кто я, и что я люблю тебя. Ты говоришь, что я не хочу тебе помочь, но твое сердце подсказывает тебе обратное. Это ты не хочешь мне помочь, потому что ты мне не говоришь, чего ты хочешь. Но, если твое решение бесповоротно, пусть будет так: я не буду больше просить — я буду приказывать и не позволю тебе, не позволю уйти отсюда одной!
Мгновение Эстер смотрела на него холодным, недружелюбным, испытующим взглядом.