Навеки ваш, Дракула...

Я внимательно слушал все, что рассказывал Джакоб Сэттл, но, признаюсь, временами с трудом понимал сказанное. В его голосе было столько потустороннего, грезящего; в его глазах было столько мистического, – порой мне казалось, что он смотрит сквозь меня, как сквозь пустое место, – в самой его манере произносить слова было столько величественного и так это все контрастировало с его поношенной рабочей одеждой и убогой обстановкой комнаты, что я уж даже подумал: «А не сон ли все это?..»
Мы довольно долго сидели молча. Я смотрел на этого человека со все возрастающим изумлением. Теперь его исповедь была сделана, его дух, казалось, навечно низвергнувшийся, воспрял вновь, словно молодой стройный стебель. Я должен был бы ужаснуться его рассказом и им самим после него, но, странно, этого не произошло! Конечно, мало приятного оказаться в роли доверительного лица убийцы, но бедняга пошел на свое кровавое дело, будучи спровоцирован и с такими самоотверженными целями, что я считал себя не вправе осуждать его за что-либо. Я должен был успокоить его и поэтому заговорил с максимальным спокойствием, на которое был способен, несмотря на то, что сердце мое сжималось под тяжестью услышанного:
– Вам не следует отчаиваться, Джакоб Сэттл. Господь милосерден, и его добрая воля безгранична. Живите и работайте с надеждой, что наступит день, когда вы ощутите, что грех прошлого искупили. – Здесь я сделал паузу, поскольку увидел, как его сморил сон. Обыкновенный сон. – Что ж, спите, – сказал я. – Я буду возле вас, и дурные сны на сей раз обойдут вас стороной.
Он сделал усилие над собой, чтобы не заснуть сразу и ответил:
– Не знаю, как и благодарить вас за вашу доброту сегодня. Но, я думаю, вам будет лучше возвратиться сейчас домой. Я постараюсь уснуть спокойно. У меня такая гора с души свалилась, как только я вам все рассказал!.. Если во мне еще осталось что-нибудь от мужчины, то я должен попытаться бороться за жизнь самостоятельно.
– Я ухожу, раз вам этого хочется, – ответил я. – Но послушайтесь моего совета и выходите в люди из своей берлоги. Живите среди людей! Делите с ними все их радости и печали и это поможет вам забыть наконец вашу собственную беду. Одиночество превратит вас в меланхолика или того хуже; – в сумасшедшего.
– Я все сделаю, – сказал он, находясь уже в полузабытьи, ибо сон уже прочно овладел им.
Я повернулся, чтобы идти, и он, с трудом разлепив веки, посмотрел мне вслед. Я уже взялся было за ручку двери, но быстро вернулся к нему и протянул свою руку. Он пожал ее крепко двумя своими, присев на кровати. Я пожелал ему доброй ночи самым веселым тоном, на который был способен в тот вечер.
– Мужайтесь, мужайтесь! В мире людей у вас найдется много работы, Джакоб Сэттл! Вы еще наденете белые одежды и непременно пройдете в те ворота!
Я ушел.
Через неделю я обнаружил его дом пустующим. На мои расспросы по его месту работы мне ответили, что он «уехал куда-то на север». Никто не мог сказать точно куда именно.
С того времени прошло два года. Я гостил в Глазго у своего друга доктора Монро. Это был очень занятой человек и при всем желании он не мог уделить мне много времени для того, чтобы показать город. Поэтому я проводил дни в самостоятельных экскурсиях: в Троссакс, на озеро Екатерины, вниз по течению Клайда. В предпоследний вечер моего пребывания в городе я вернулся домой позднее обычного, но обнаружил, что мой хозяин тоже опаздывает. Служанка сказала мне, что его вызвали в госпиталь – несчастный случай на газовом заводе. Ужин был отсрочен ровно на час. Я сказал служанке, что выйду навстречу хозяину и к ужину мы придем вместе. Я исправился в госпиталь. Я как раз застал его моющим руки в операционной перед уходом домой. Мне захотелось узнать, что это был за случай, с которым ему пришлось иметь дело на сей раз.
– О, обычная вещь! Прогнивший трос – и жизни людей уже не стоят ни гроша! Двое рабочих чинили газометр, как вдруг трос, что поддерживал леса, на которых они стояли, оборвался! Время было к ужину, и никто их первое время не искал. В газометре около семи футов воды, так что весь ужин бедняги отчаянно боролись за жизнь. В живых остался только один. Ну и потрудились же мы, доставая его! Похоже он был обязан своей жизнью своему приятелю. Мне не приходилось еще встречаться с таким героизмом! Они держались на поверхности воды, покуда хватало сил. Но в конце концов они так изнемогли, что их не могли поддержать уже ни свет фонарей сверху, ни рабочие, обвязанные веревками и спускавшиеся им на помощь. Тогда один из них встал на дно – вода покрыла его с головой – и дал своему товарищу взобраться к нему на плечи. Вот эти несколько, глотков воздуха и решили, кто остался жить, а кто погиб. Когда их вытащили, у них был ужасный вид! Вода ведь от времени перемешалась с газолином и деггем и стала яркокрасного цвета! Тот, что был наверху, на плечах товарища, оказался, словно кровью весь вымазанным! Ужасно!
– А другой?
– О, тот еще хуже! Но это, скажу я вам, редкий человек! Эта борьба за жизнь под водой, без капли воздуха!.. Ужасно, должно быть. Хотя бы по тому сужу, что у него из конечностей в воде хлестала кровь! Смахивает на кровотечения статуй святых и Христа на местах стигматов! Вывод невероятен, но, кто знает?.. Образно выражаясь, бедняге открыты врата Рая! Посмотрите на него; конечно, это не очень приятная приправа к ужину, но вы ведь писатель, вам должно быть интересно. Поверьте мне, это воистину что-то такое, чего бы вам не хотелось упустить. При всем разнообразии человеческой природы, я уверен, вам такого раньше видеть не доводилось! – Говоря это, он отвел меня в мертвецкую госпиталя.
На столе лежал человек, обернутый белой простыней.
– Словно куколка, не правда ли? Если бы в каком-нибудь древнем мифе души людей уподоблялись бабочкам, то я бы сказал, что эта куколка была одной из самых красивых, собравшей весь солнечный свет на своих крылышках! Смотрите! – С этими словами доктор открыл умершему лицо. Оно было страшно искажено предсмертной судорогой и покрыто кровью, но я узнал сразу же! Джакоб Сэттл!
Доктор откинул простыню и дальше, обнажив тело умершего. Руки были сложены на груди. Едва я посмотрел на них, как мое сердце вздрогнуло! В ту минуту я вспомнил ужасный сон, преследовавший бедного Джакоба! Теперь на руках не было ни кровинки. Эти руки мужественного человека были белы, как снег!
Я понял, глядя на них, что злой сон больше не властен над беднягой. Эта возвышенная душа наконец пробила себе путь в ворота Неба! Белые одежды теперь не будут запачканы от рук, коснувшихся их.
 
КРУКЕНСКИЕ ПЕСКИ
Мистер Артур Фэнли Мэкам, уроженец лондонского Ист-Энда, выросший впоследствии в преуспевающего торговца, собрался провести летний отдых в Шотландии, для чего он снял имение близ городка Мэйнс-Крукен, известное в округе как Красный Дом. Перед отъездом он посчитал необходимым заказать полный наряд вождя шотландских горцев. Совсем такой же, как на многочисленных хромолитографиях или на сценах мюзик-холлов. Как-то ему довелось посетить «Империю Великого Принца». Давали «МакСлогана из Слогана». Зрителям понравился весь спектакль, но главные аплодисменты были сорваны на шотландской песенке: «Нам глотку заткнет только хэггиса [6] кусок!» С тех времен он живо сохранил в памяти правдивый образ шотландского горца. Обилие красок! Воинственность!
Почему мистер Мэкам выбрал именно Эбердиншир? Да просто потому, что на его фоне воображение эксцентричного лондонца наиболее ярко рисовало себе многокрасочную фигуру МакСлогана из Слогана. Конечно, при своем выборе он также руководствовался реальным положением вещей, в частности, внешней красотой места своего будущего отдыха. И вот он окончательно остановился на Крукенской бухте. Поистине это было райское местечко! Находится между Эбердином и Питерхэдом. Очаровательный каменистый мыс, скалы, длинные ряды опасных рифов, прозванных в народе Шпорами, Северное море... Между мысом и Мэйнс-Крукеном – городок, защищенный с севера от штормов высокими скалами и утесами, – лежит глубокая бухта, заросшая по берегам густыми дюнами, в которых тысячами шныряют кролики. Здесь же небольшой каменистый мыс, невысокие скалы из красного сиенита.