До света

Порошковое молоко, сухофрукты, мясные консервы. Первые два конвоя достигли цели благополучно, а вот этот, с которым Эрик Густафссон отправился как шофер, наскочил на засаду и был сожжен неизвестными боевиками. Вероятно, из Фронта национального возрождения. Эф-эн-вэ, наверное, слышали, мистер? Впрочем, он не уверен, все произошло буквально в один момент. Трейлер, ехавший впереди, загорелся, поднялись, как будто из-под земли, какие-то люди, жахнула базука по джипу сопровождения — тогда Эрик Густафссон в панике вывернул руль и погнал по саванне, не разбирая дороги. Он, наверное, гнал бы и дальше, до самой Кинталы, но тут выяснилось, что, оказывается, пробит бензобак, горючего у него не осталось, так вот и застрял в проклятой деревне, хорошо еще, что сам трейлер при обстреле не вспыхнул.
— У вас, мистер, есть связь с командованием миротворческих сил? — спросил он. — Или собственный транспорт, или какое-нибудь прикрытие?
— Нет, — сказал я.
Вероятно, он полагал, что я вызову сейчас звено истребителей. А быть может, и танковую колонну, чтобы доставить его в Кинталу.
Он мне мешал.
Я опять сел на корточки перед коричневым стариком и спросил — на наречии, в котором звенели гортанные тугие согласные:
— Скажи мне, мудрый, идущий к закату, почему твоя душа так темна, почему я не слышу в ней отклика одинокому путнику и почему мудрость мира не светит каждому, пришедшему из Великой саванны?
Ответ я уже получил. Но я не был пока убежден, что «червяк» был именно формой ответа. Я во всяком случае ждал чего-то иного.
— Скажи мне, мудрый…
Старик, однако, молчал. А когда я осторожно коснулся его коленей, чтоб согласно местным обычаям выразить уважение, он чуть вытянулся, будто пронзенный электротоком, и скрипуче, как старое дерево, произнес:
— Стань прахом…
Это было одно из самых сильных проклятий. «Стань прахом» — то есть, умри. Значит, я в первый раз не ошибся с истолкованием.
— Мудрый, ответь мне…
— Стань прахом…
Не было смысла продолжать разговор.
Между тем, шофер, взиравший на нас, совсем потерял терпение.
— Что вам говорит это чучело? — требовательно спросил он. — Мистер, как-вас-там, чем вы тут занимаетесь?
Я выпрямился.
— Он проклинает нас…
— Ну и пошел он к черту! — Шофер сжал кулаки. — Я вам полчаса, наверно, мистер, втолковываю. Нападение на гуманитарный конвой, нам надо отсюда уматывать. Кто вы, врач? У вас есть какая-нибудь машина? Дьявол вас побери, вам что — жить не хочется?..
Волосы и глаза и у него были белые. А вся кожа лица — как у вареного рака.
Вероятно, он не остерегся на солнце.
— Я боюсь, что ничем не смогу вам помочь, — сказал я. — Транспорта у меня не имеется, связи, соответственно, тоже нет. Я вообще не отсюда — как бы объяснить вам попроще? Постарайтесь укрыться, быть может, продержитесь до прихода спасателей…
Шофер тяжело задышал.
— Что вы такое, мистер, городите? Вы хотите сказать, что бросите меня здесь?
— Весьма сожалею…
— Мистер, постойте!
Полный бешенства и испуга он двинулся на меня. Его крепкие кулаки поднялись, точно готовясь к удару. А в одном из них был зажат молоток.
И железное рыло, как в лихорадке, подпрыгивало.
— Это вам не поможет, — внятно сказал я. — Я действительно ничего не могу для вас сделать. Разве что спросить напоследок: есть ли у вас какое-нибудь существенное желание? Что-нибудь такое, чего вы хотели бы в жизни больше всего. Может быть, связанное не с вами, а — со всем человечеством. Вы меня понимаете?..
Шофер стиснул зубы.
— Издеваешься? — низким сдавленным голосом спросил он. — Из политиков, что ли, из этих, которые здесь — советниками? В колледже, что ли, своем обучался вранью? Ничего-ничего, ты сейчас заговоришь по-другому…
Он набычился, вероятно, готовясь кинуться на меня. Его плотное, как из теста, лицо задвигалось всеми мускулами. Я заметил бесцветную шкиперскую бородку на скулах. В ту же минуту заурчал, приближаясь, мотор, и на улицу выкатил джип, набитый солдатами.
Они были в пятнисто-серых комбинезонах, чернокожие, сливающиеся с однообразной саванной. Все они сжимали в руках автоматы, а к головам привязаны были пучки жестких трав. Тоже, видимо, для маскировки. И они четко знали, что им следует делать: двое тут же принялись сбивать с трейлера плоский замок, а цепочка других неторопливо пошла по деревне — и сейчас же от хижин поплыл, нарастая, удушливый дым.
Заквохтала и стихла курица, наверное, со свернутой шеей.
Я услышал, как солдаты негромко переговариваются:
— Это же — священная курица, зря ты так… Ничего, в горшке она будет не хуже обычной… Мембе говорил, что священных животных трогать нельзя… Ничего — это она для орогов священная… Смотри, Мембе — колдун… А мне наплевать на Мембе…
Затрещали в огне сухие тростниковые стены.
Ближняя хижина заполыхала.
— Эй, эй, парни!.. — возбужденно крикнул шофер. — Что вы делаете, это — гуманитарная помощь!..
Позабыв обо мне, он рванулся к солдатам, которые сбивали замок. Но дорогу ему заступил офицер с тремя красными носорогами на погонах.
Изогнул кисть лаковой черной руки.
— Стоять!.. Кто такой?..
Ноздри его раздулись.
— Вы обязаны передать меня представителю миротворческих сил, — сказал шофер. — Я не из военного контингента, я — наемный гражданский служащий. На меня распространяется Акт о неприкосновенности персонала. Между прочим, и ваше командование его — тоже подписывало…
Молоток подпрыгивал у него в кулаке.
— Чего он хочет? — спросил один из солдат на местном наречии.
А другой, нехорошо улыбаясь, ответил:
— Он не понимает, с кем разговаривает…
Офицер между тем разобрался в торопливом английском — покивал, морща лоб, и лицо его с вывернутыми губами разгладилось.
— А… ооновец, — сказал он довольно мирно. — Что ж, ооновец, мы вас сюда не звали…
И, спокойно приподняв автомат, до этого прижатый к бедру, засадил вдруг шоферу в живот короткую очередь.
Шофер упал, и его кроссовки, похожие на сандалии, заскребли по дороге.
Проступили на пояснице багровые пятна.
Один из солдат засмеялся.