Триумф

Так переводили на свой лад звонкую латынь трое рыбаков в рыбацкой одежде на Стрёммене. А молодой рыбак, крепко державший парус, накренившийся над бочками с корюшкой, сказал: «Сейчас в копенгагенской церкви святой Марии, поди, славят того же самого бога за то, что он помог королю Фредерику  [2] сжечь вестгётов. Щедро сердце господне, и осыпает он дарами правого и виноватого».
Весла медленно поднялись, и поток понес лодку к дворцовой террасе, где были покои маршала двора. Тут рыбаки остановили лодку, привели парус к ветру и стали ждать.
На мосту Шепсбрун тоже замерла в ожидании толпа. Ведь после богослужения мимо пройдет триумфальное шествие, и с террасы будет глядеть на него король.
А когда церковная служба кончилась, скрипки снова заиграли, славя господа. Архиепископ благословил короля, назвал его избранником божьим, и придворные прошли по двору; король появился на террасе и растроганно принял восторженные приветствия народа, выражавшиеся в ликующих возгласах, махании шапками и шляпами. Маршальша, однако, сказалась больной и заявила, что не может принять высоких гостей, на что король ответил умильной усмешкой.
Гремят пушки, трубят трубы, бьют литавры, флаги всех кораблей в водах Стрёммена развеваются на ветру, солнце светит ослепительно, люди высыпали на крыши и машут зелеными ветками, словом, все, что может пробудить дремлющие чувства – налицо; и вот наконец показалось шествие.
Впереди, сопровождаемый герольдами и литаврщиками, едет маршал двора, за ним следует отряд немецких рейтаров со знаменем, с венками из васильков и ромашек на шлемах – в память о затоптанных полях, за ними – офицеры верхом на лошадях с окровавленными знаменами и лавровыми венками на шлемах, следом за ними – брандмейстер, тот, что приказывал жечь дома, тоже в лавровом венке, за ним палач без венка, предшествуемый двумя шутами; а вот и предатель, истинный враг королевства, – хозяин Ингельстада, не пожелавший сжечь усадьбу друга; голова у него обвязана пучком соломы, с шеи свисает шелковая веревка, едет он на паршивой кобыленке, задом наперед, и шуты восхваляют его, дудя в берестяные рожки. Народ встречает его ликующими возгласами, а король улыбается. Толпе невдомек, в чем повинен этот человек, но королю все ведомо. А вот появились шведские кнехты с лавровыми венками на головах, после них – профосы и заплечных дел мастера, а следом – пленные. Их родина – прекрасный Блекинг – разорена, но ее с собой не возьмешь, а людей можно пригнать в качестве военных трофеев; правда, золота и серебра у них нет, но окровавленные сердца и израненные души ведь тоже сокровища; самое дорогое, что у них есть, они держат на руках или ведут за руки, однако дети не представляют ценности ни для кого, кроме родителей. Шествие замыкают кнехты и музыканты.
А наверху, на террасе, сидя в просторном кресле, взирает на блистательное шествие король; он и сам не прочь бы принять в нем участие, но у него свои причины не делать этого. Когда глаза его насыщаются великолепным зрелищем, взгляд его гаснет и останавливается. Придворные почтительно окружают его, но сквозь шелест ветерка в ветвях гранатового дерева слышится шепот.
– На него опять накатило! – шепчут за лавровыми кустами.
– Что это? Угрызения совести? – шепчут за померанцами.
– Пошлите за достопочтенным доктором!
– Либо за маршальшей!
Как раз в эту минуту мимо короля проходят пленные. И вдруг словно из-под земли раздается вопль, такой душераздирающий, такой пронзительный, что король приходит в себя и озирается. Что это? Кого-то пытают в подземелье? Снова раздается крик, но теперь он похож на вой щенящейся суки, долгий, глухой, – устрашающая песня под мажорные звуки труб и литавр. Король поднимается с кресла и топает ногами по мраморному полу, словно ступает по горячей плите. Придворные в замешательстве посылают за маршалом, который уже воротился ко дворцу с головной частью Шествия. Вой смолкает, король порывается уйти, но что-то словно Держит его.
Наконец появляется маршал.
– Твоя жена невежлива, – говорит король.
– Разве ее здесь нет?
Маршал бросается в покои жены, видит пустые шкатулки и сундуки. Он тут же возвращается назад.
– Ее и там нету! – восклицает маршал, задыхаясь от волнения.
– Она сбежала, – объясняет король.
– И Менелая не было во время шествия, – добавляет маршал двора.
– Стало быть, он сбежал вместе с нею! Ну и вкус! Хороша же тварь!
– Тварь? – возмущается маршал. – Это она-то?
– Нет, он!
Маршал двора забывает о своем долге, сила гнетущих обстоятельств вынуждает его сделать угрожающий жест, после которого ему уже более не носить орден Христа Спасителя на шее и не держать в руке маршальского жезла.
– Убирайся домой и сажай капусту! – гневается король. – Да только уноси ноги побыстрее!
И король в сопровождении свиты удаляется в тронный зал, чтобы снова выслушивать речи об ужасах войны, сохранении мира и тому подобное.
А по Стрёммену мимо мельниц Данвикена в сторону Блокхусета плывет утлая рыбацкая лодчонка с одним-единственным парусом. У руля сидит Менелай, на дне лодки – его жена, во всяком случае, так он ее называет, а на носу лодки – маршальша, на всех на них – рыбацкая одежда.
– Бедная моя, милая сестрица, я не смогла взять ее с собой, – говорит маршальша.
– Что скажут о нас? О вас, госпожа маршальша, которая сбежала с шутом? – весело спрашивает шут.
– А кто может сказать, что я сбежала с шутом? – спрашивает маршальша.
– Верно, до этого дело не дойдет, – соглашается Менелай и сжимает руку жены. – Однако ветер крепчает, скоро мы будем в море; и, коли слух мне не изменяет, возле Шведских Курганов стоят датские корабли, а уж оттуда рукой подать до Копенгагена. Глядишь, как раз поспеем еще на один триумф да послушаем еще один «Те deum».