Глаз в пирамиде

«Идиот», — пробормотал Джордж, раздавив большим пальцем тлеющий уголек, и на его губах появилась гримаса страдания.
В номер ввалился низкорослый толстяк, на хитром личике которого невозможно не прочесть слово «полицейский». Джордж инстинктивно отпрянул и начал закрывать томик «У нас это невозможно»; три жестких железобетонных пальца молниеносно ударили его в предплечье. Вскрикнув от боли, он выронил книгу, и содержимое мешочка рассыпалось по покрывалу.
— Ничего не трогать, — сказал толстяк. — Придет констебль и заберет это в качестве улики. Я тебя ударил очень легко. Иначе у тебя был бы осложненный перелом левого предплечья, и ты всю ночь страдал бы от боли в окружной тюрьме Мэд-Дога, и ни один законопослушный врач даже не подумал бы к тебе подойти.
— У вас есть ордер? — пытался выглядеть как можно увереннее Джордж.
— О, да ты герой. — От толстяка разило бурбоном и дешевыми сигарами. — Храбрый кролик. Я напугал тебя до смерти, малыш, мы оба это знаем, и ты все-таки пытаешься требовать ордер. Потом ты, наверное, захочешь встретиться с защитниками гражданских свобод. — Толстяк демонстративно расстегнул серый с отливом летний пиджак, купленный, наверное, еще в те времена, когда хит-парады возглавлял «Отель, где разбиваются сердца». На кармане его розовой рубашки красовалась серебряная пятиконечная звезда, за поясом брюк торчала вмятая в жирный живот рукоять автоматического пистолета сорок пятого калибра. — Вот и весь закон, какой мне нужен, когда я общаюсь в Мэд-Доге с такими типами, как ты. Будь со мной повежливее, сынок, а то в следующий раз кто-нибудь из нас, свиней, как ты любишь называть полицейских в своих статейках, вломит тебе так, что не за что будет схватиться ручонками. Впрочем, ты и без этого ближайшие сорок лет будешь заживо гнить в нашей окружной тюрьме. — Толстяк явно наслаждался своим ораторским даром, как один из персонажей Фолкнера. Джордж думал:
Мы радость калечим и прячем: 
Мечтать запрещается ныне; 
Толстячки скакунов оседлали, 
Скакуны же теперь — стальные [6]
— Вы не можете закрыть меня на сорок лет за хранение, — сказал он. — К тому же в большинстве других штатов трава легализована. Ваш закон архаичен и абсурден.
— Черта с два, малыш, у тебя слишком много дурной травы, чтобы называть это хранением. Я называю это хранением с целью продажи. А законы этого штата суровы и справедливы, и это наши законы. Мы знаем, что такая травка делает с людьми. Мы помним, как при Аламо отряды Санта-Анны утратили страх, потому что были под кайфом от Роза-Марии, как ее тогда называли. Поднимайся. И не вздумай сейчас просить о встрече с адвокатом.
— Могу я спросить, кто вы такой?
— Я шериф Джим Картрайт, гроза всей нечисти в Мэд-Доге и округе.
— А я Тайни Тим [7], — сказал Джордж и тут же подумал: «Лучше заткнись, тебя слишком прет». Но не удержался и продолжил: — Возможно, ваши победили бы, если бы Дэйви Крокетт и Джим Боуи тоже обкурились. И, кстати, шериф, откуда вы узнали, что меня можно накрыть с дурью? Обычно андеграундный журналист старается быть чистым, приезжая в эту вашу глухомань. Не телепатия же вам подсказала, что у меня с собой трава.
Шериф Картрайт хлопнул себя по ляжке: «Ха! Это была именно телепатия. С чего ты взял, что меня привела к тебе не телепатия?» Он расхохотался, сжал руку Джорджа железной хваткой и подтолкнул к двери номера. Джорджа обуял животный страх, словно под его ногами разверзлась адская бездна, и шериф Джим Картрайт собирается столкнуть его в кипящую серу. Должен заметить, что в принципе так оно на самом деле и было; в истории бывают периоды, когда видения безумцев и торчков лучше описывают реальность, чем «здравое» толкование данных, доступных так называемому «нормальному» уму. И сейчас как раз такой период, если вы еще не поняли.
(«Продолжай водиться с этой шпаной из Пассеика — и попадешь за решетку, — говорила мать Джорджа. — Помяни мое слово». А в другой раз в Колумбийском университете по окончании очень поздней встречи Марк Радд хладнокровно сказал: «Многих из нас разбросает по тюрьмам, пока не утихнет этот ураган дури»; и Джордж вместе с остальными кивнул хмуро, но мужественно. Марихуана, которую он курил, была собрана в Куэрнавако фермером по имени Артуро Хесус Мария Ибарра-и-Мендес, который продал ее оптом молодому янки Джиму Райли, сыну полицейского из Дейтона (штат Огайо). Джим Райли, в свою очередь, провез ее через Мэд-Дог, заплатив полагающуюся дань шерифу Джиму Картрайту, после чего перепродал траву в Нью-Йорке, дилерше с Таймс-сквер по кличке Розетта Каменная, у которой мисс Уэлш из отдела журналистских расследований «Конфронтэйшн» купила десять унций, чуть позже перепродав пять унций Джорджу. А Джордж затем снова ввез траву в Мэд-Дог, не подозревая, что тем самым он замыкает круг. Изначальное же семя относилось к тому сорту, который генерал Джордж Вашингтон рекомендовал в своем знаменитом письме к сэру Джону Синклеру: «Я обнаружил, что индийская конопля по всем качествам превосходит новозеландский сорт, который здесь выращивали прежде». В Нью-Йорке Ребекка Гудман, решив, что Сол не придет домой ночью, слезает с постели, накидывает халат и начинает просматривать свою библиотеку. Наконец она снимает с полки книжку по вавилонской мифологии и читает: «Прежде всех богов был Мумму, дух чистого хаоса…» В Чикаго Саймон и Мэри Лу Сервикс сидят голыми на кровати, сложив ноги в позиции «яб-юм-лотос». «Нет, — говорит Саймон, — ты не должна двигаться сама, малышка; жди, пока ОНО начнет двигать тобою». Кларк Кент и его супермены свингуют, повторяя «We're gonna rock around the clock tonight… We're gonna ROCK ROCK ROCK till broad day light».)
Лицо соседа Джорджа по тюремной камере похоже на череп с огромными, выступающими вперед передними зубами. В нем около шести с половиной футов роста, он лежит на тюремной койке, свернувшись, словно питон.
— Вы требовали разбирательства? — спросил его Джордж.
— Разбирательства чего?
— Ну, если вы считаете себя убийцей…
– Я не считаю, браток. Я и вправду убил четырех белых и двух ниггеров. Одного в Калифорнии, остальных — здесь. Мне заплатили за каждого из них.
— Вы сидите именно за это?
«Боже, — подумал Джордж, — неужели они тут сажают торчков в одну камеру с убийцами?»
— Как бы за бродяжничество, — сказал сосед презрительно. — А на самом деле здесь я просто отсиживаюсь, пока не получу очередной приказ. И тогда я скажу «прощай» кому угодно: президенту, адвокату, врагу человечества. Когда-нибудь я стану знаменитым. И однажды напишу книгу. Я, конечно, не силен во всякой писанине… Слушай, а что, если мы заключим сделку? Я велю шерифу Джиму принести тебе бумагу, и ты напишешь о моей жизни. Время у тебя будет, тебе ведь сидеть пожизненно. А я буду навещать тебя в перерывах между убийствами. Ты напишешь книгу, а шериф Джим надежно ее сохранит, пока я не отойду от дел. Потом ты эту книгу опубликуешь, заработаешь кучу денег и будешь жить в тюрьме королем. А может, тебе даже удастся нанять себе адвоката, чтобы отсюда выйти.
— А где будешь ты? — спросил Джордж. Он был по-прежнему испуган, но его уже начало клонить в сон, и он решил, что вся эта ахинея оказала успокоительное воздействие на его нервы. Впрочем, лучше было не спать в камере, пока этот парень не уснул. Джордж не поверил ни в какие убийства, но вполне мог допустить, что человек, сидящий в тюрьме, вполне может оказаться гомосексуалистом.
Словно прочитав его мысли, сокамерник сказал:
— А как ты смотришь на то, чтобы лечь под знаменитого убийцу? Как тебе это предложение, а, красавчик?
— Нет, — сказал Джордж, — я не по этой части, ясно? Я этим не занимаюсь.