Люси Краун

— Ладно, — сдался Оливер после небольшой паузы, опустив на пол свои чемоданы. Он сам прощался очень по-деловому, сказав один раз «до свидания» и сразу же уезжал. Он стоял вглядываясь в даль озера, ожидая, пока Люси подойдет к столу возле стены, нальет немного виски из бутылки и разведет его в двух бокалах холодной водой.
Ястреб взвился с одного из деревьев у озера и начал медленно кружить, почти не двигая крыльями над водой, а с противоположного берега снова раздались слабые звуки горна, этот солдатский сигнал, отдающий воспоминаниями о стрельбе, победах и поражениях, которым детей сзывали в бассейн или на игры. Ястреб мягко скользил по ветру, в поисках малейших признаков возможной поживы, оставленной трагедиями маленького мира внизу, в шелестящей траве, в сплетениях ветвей.
— Оливер, — послышался голос Люси, приблизившейся к нему с двумя бокалами в руках.
— Что?
— Сколько ты платишь этому мальчику? Баннеру?
Оливер покачал головой, прогоняя смутные образы, пробужденные в его воображении птицей и горном и самой близостью отъезда.
— Тридцать долларов в неделю, — сказал он, взяв один стакан.
— Не много ли?
— Много.
— Разве мы можем себе это позволить? — спросила Люси.
— Нет, — ответил Оливер, явно раздраженный ее вопросом. Люси обычно была неаккуратна с деньгами и он считал, что она подвержена приступам расточительности, порожденными не столько жадностью или тягой к роскоши, сколько отсутствием четкого представления о ценности денег, о том как тяжело они достаются. Но когда речь заходила о его желаниях, как и было в случае с Баннером, она становилась скупой и мелочной, как обычная домохозяйка.
— Ты уверен, что он нам нужен? — спросила Люси, стоя рядом с ним, наблюдая за плавным полетом ястреба над водой.
— Да, — ответил Оливер. Он церемонно поднял бокал. — За маленького мальчика с телескопом.
Люси подняла свой бокал тоже и почти с отсутствующим видом сделала маленький глоток.
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем он нам нужен?
Оливер нежно прикоснулся к ее руке.
— Чтобы у тебя было время немного поразвлечься.
— Мне нравится быть с Тони.
— Знаю, — сказал Оливер. — Но, думаю, что если эти несколько недель рядом с ним будет умный живой молодой человек, который сможет проявить строгость по отношению к нему…
— Ты считаешь, что я слишком потакаю ему, — подсказала Люси.
— Не в этом дело. Просто… — Оливер пытался подыскать наиболее мягкие и невинные причинны своего поведения. — Ну, только дети, особенно которые перенесли серьезную болезнь, и которые много находились при своей матери… Когда они подрастают, они обычно идут в балет.
Люси рассмеялась.
— Как глупо.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал Оливер, раздражаясь напыщенности собственных слов. — Разве ты не видишь в этом проблемы? Почитай любую книгу по психоанализу.
— Не нужно мне ничего читать, чтобы знать, как воспитывать собственного сына, — ответила Люси.
— Просто с точки зрения здравого смысла, — начал Оливер.
— Я вижу, что хочешь сказать, что я делаю все не так, — с горечью отозвалась Люси. — Только скажи и…
— Ну, Люси, — примирительно произнес Оливер. — Я не хотел сказать ничего подобного. Просто я, наверное, вижу в этом другие проблемы, чем ты, и что ты не признаешь некоторых вещей к которым я хочу подготовить Тони.
— Например? — настаивала Люси.
— Мы живем в хаотичном мире, Люси, — начал Оливер, чувствуя, как пусто и напыщенно звучали его слова, но не умея по-другому выразить свои мысли. — Изменчивые, опасные времена. И нужно быть просто гигантом, чтобы выстоять.
— И ты хочешь сделать гиганта из бедного маленького Тони, — голос Люси звучал насмешливо.
— Да, — защищался Оливер. — И не называй его бедным маленьким Тони. Через семь-восемь лет он станет мужчиной.
— Одно дело мужчина, другое дело гигант, — парировала Люси.
— Сегодня это уже не так, — сказал Оливер. — Сегодня сначала нужно быть гигантом. А тогда, если получится можешь быть мужчиной.
— Бедный маленький Тони, — сказала Люси. — И какой-то задавака первокурсник сможет сделать твоего сына гигантов, а мать не сможет.
— Я не говорил этого, — запротестовал Оливер. Он чувствовал, как нарастает в нем злость, и сознательно сдерживался, потому что не хотелось расставаться на этой горькой ноте семейного разлада. Он заставил себя спокойно продолжать. — Прежде всего Баннер не задавака студент. Он интеллигентен, с хорошими манерами, с чувством юмора…
— А я, конечно, — продолжала его мысль Люси, — я скучная, забитая и унылая. — Она сделала шаг в сторону от мужа по направлению к дому.
— Люси, — Оливер пошел вслед за ней. — Я не говорил такого тоже.
Люси остановилась, повернулась лицом к нему и гневно выпалила:
— Тебе не надо этого говорить. Уже несколько месяцев я стараюсь забыть об этом. И вдруг ты говоришь что-то… Или я вижу женщину моего возраста, которой удалось избежать…
— Ради бога, Люси. — Его раздражение уже переросла желание избежать ссоры. — Не начинай эту песню снова.
— Пожалуйста, Оливер. — Она внезапно перешла к мольбе. — Оставь Тони со мной это лето. Всего еще на шесть недель. Я ведь согласилась на школу, а ты согласись на это. Он уедет надолго, будет жить в окружении этих малолетних бандитов… Я не могу вынести разлуки с ним. После всего, что нам пришлось пережить с ним. Даже теперь, когда я знаю, что он просто идет в гостиницу, чтобы не броситься вслед и не убедиться что с ним все в порядке.
— Именно об этом я и говорил тебе, Люси, — сказал Оливер.
Люси обратила на него внезапно полный холода взгляд. Она поставила бокал на траву с какой-то неловкой церемонностью. Затем встала и насмешливо чуть склонила голову.
— Склоняю голову, — сказала она, — потому что ты во всем прав. Как всегда.
Резким движением руки Оливер взял ее за подбородок и рывком поднял ей голову. Люси не пыталась отстраниться. Она стояла неподвижно, злобно ухмыляясь и гладя прямо ему в глаза.
— Никогда больше не поступай так со мной, Люси, — сказал Оливер. — Я не шучу.
Тогда она высвободила голову, повернулась и пошла к дому. Дверь с шумам захлопнулась за ней. Оливер некоторое время смотрел ей вслед, затем осушил бокал, поднял чемоданы и пошел за дом, где под деревом стояла машина. Он положил чемоданы в багажник, помедлил минуту, затем едва шевельнув губами сказал: «К черту». Он сел за руль и завел мотор. Машина сдавала назад, когда Люси вышла из дома и направилась к нему. Оливер заглушил мотор и подождал ее.
— Прости меня, — тихо сказала она, прислонившись к машине и положив руку на дверцу.
Оливер взял ее руку и нежно погладил.
— Забудем об этом, — нежно сказал он.
Люси наклонилась и поцеловала его в щеку. Она легко провела рукой по его галстуку.
— Купи себе пару новых галстуков, — сказала она. — Все твои галстуки выглядят как рождественские подарки с 1929 года. — Она посмотрела на мужа, неуверенно улыбаясь, как бы умоляя. — Не злись на меня.
— Конечно, нет, — ответил Оливер с облегчением, что весь этот день и сам отъезд были смягчены. Или почти смягчены. Или, по крайней мере, с виду.
— Звони мне в течение недели, — попросила Люси. — И употребляй это запретное слово.
— Обязательно. — Оливер наклонился и поцеловал ее. Затем снова завел мотор. Люси отошла в сторону. Они помахали друг другу, и Оливер направил машину к отелю.
Люси осталась в тени дерева, наблюдая за машиной, исчезающей за поворотом, скрытым от глаза небольшой чащей. Она тяжело опустилась на темный деревянный стул и огляделась, подумав:
— Сколько бы сюда не принести цветов, комната все равно ужасна.
Она сидела удерживая в памяти звук машины, катящей вверх по узкой песчаной дороге. Она сидела в уродливой благоухающей комнате, размышляя. Поражение. Поражение. Я всегда проигрываю. Именно я всегда говорю «прости».