Нищий, вор

Покончив с клубникой, он попросил счет. Он был сыт, теперь ему захотелось пройтись, ни о чем не думая, в одиночестве посидеть в кафе, выпить кофе с коньяком. Он не поскупился на чаевые метрдотелю и официантам и неторопливо вышел. Вечерний воздух благоухал розами. Через несколько минут Рудольф очутился на берегу моря. Первое море, ставшее известным людям. Улисс переплыл его и остался в живых. Матросы привязали его к мачте, а себе заткнули воском уши, чтобы не слышать пения сирен. Много храбрецов спит на дне этого моря. Теперь среди них и Том. Рудольф стоял на выложенной камнем дорожке, а в нескольких шагах от него кружевной пеной омывала землю Франции легкая волна. Вечер был безлунный, но звезды светили ярко, и линию берега окаймляли гирлянды блестящих огоньков горевших в домах ламп.
Будь Рудольф мальчишкой, он пробежался бы по берегу, по самой его кромке, ловко увертываясь от набегающей под ноги волны. Но в его возрасте, да еще в темном костюме, вряд ли уместно привлекать к себе внимание гуляющих по набережной.
Он вернулся на бульвар, вошел в ярко освещенное кафе и сел так, чтобы видеть фланирующих по мостовой мужчин и женщин, которые, завершив рабочий день или выполнив свои туристские обязанности, теперь наслаждались теплым вечером, возможностью обменяться взглядами, не спеша пройтись по воздуху рука об руку с любимым или любимой.
Кафе было полупустым. Через столик женщина в голубом платье читала журнал, наклонив голову так, что ему не было видно ее лица. Когда он вошел, она подняла глаза, но тут же вновь принялась за чтение. Перед ней стоял бокал с белым вином. Он заметил, что у нее темные волосы и красивые ноги.
Он ощутил совсем иной голод.
Осторожно, не порти себе вечера!
Объясняясь с официантом по-английски, он заказал коньяк и кофе. Когда он заговорил, женщина снова подняла глаза. По ее лицу — или ему показалось? — пробежала улыбка. Уже не первой молодости, примерно его возраста, на вид ей лет тридцать семь — тридцать восемь, тщательно подкрашена, особенно глаза. Для проститутки старовата, но тем не менее не лишена привлекательности.
Официант принес ему кофе и коньяк вместе со счетом из кассы и вернулся к бару в глубине кафе. Рудольф отхлебнул крепкого черного кофе. Потом взял рюмку с коньяком и понюхал его. Едва он собрался сделать глоток, как женщина, словно чокаясь с ним, подняла свой бокал. На этот раз сомневаться не приходилось: она улыбалась. У нее были четко очерченные пунцовые губы и темно-серые глаза. Рудольф из учтивости тоже приподнял свою рюмку, потом немного отпил.
— Вы американец, верно? — Она говорила с едва заметным акцентом.
— Да.
— Я сразу поняла, как только вы вошли, — сказала она. — По вашему костюму. Вы приехали сюда отдыхать?
— Отчасти, — ответил он.
Стоит ли продолжать разговор? Он не умел общаться с незнакомыми людьми, а особенно с женщинами. Она не походила на нью-йоркских проституток, но он во Франции, а не в Америке — кто знает, как одеваются и ведут себя французские проститутки. Кроме того, к нему вообще редко приставали женщины. Джонни Хит, его приятель и адвокат, утверждал, что в Рудольфе чувствуется какая-то суровость, их отпугивающая. К самому Джонни приставали повсюду — на улице, в баре, на вечеринках. В нем никакой суровости, по-видимому, не было.
Еще в юности Рудольф научился держаться отчужденно и сухо, считая, что таким образом заявляет о своей принадлежности не к тем, среди кого он вырос — людям легким на знакомство, по-плебейски шумным, веселым и общительным, — а совсем к другому классу. «Не перегнул ли я на этот раз палку?» — размышлял он, глядя на женщину за соседним столиком.
— Вам нравится в Ницце? — спросила женщина. Голос у нее был низкий, даже с хрипотцой, но приятный.
— Более или менее, — ответил он.
— Вы остановились в отеле?
— Нет, — сказал он. — Я здесь проездом, — добавил он. А почему бы и нет? Иногда полезно вспомнить, что ты мужчина. Он улыбнулся женщине. Улыбаться было приятно. — Разрешите вас угостить?
Он ни разу в жизни не приглашал выпить незнакомого человека, будь то мужчина или женщина.
— Я один, — рискнул признаться он. — По-французски говорю плохо. Был бы рад с кем-нибудь познакомиться. С кем-нибудь, кто владеет английским. — Как будто нельзя было обойтись без этой лицемерной фразы, подумал он.
Женщина посмотрела на часы, делая вид, будто принимает решение.
— Что ж, — согласилась она, — можем познакомиться. — И улыбнулась ему. Улыбаясь, она становится хорошенькой, заметил он. У нее были белые зубы и премилые морщинки вокруг темно-серых глаз. Она сложила журнал, взяла свою сумку, встала и прошла три шага, разделявшие их столики. Он тоже встал, отодвинул для нее стул, и она, поблагодарив его, села.
— Я пользуюсь любой возможностью говорить по-английски, — объяснила она. — Я прожила три года в Вашингтоне среди американцев и даже стала чувствовать к ним симпатию.
Разыгрывает гамбит, подумал Рудольф, но мысль эта не отразилась на его лице. Будь я швед или грек, она сказала бы, что привыкла к обществу шведов и греков. Интересно, чем она занималась эти три года в Вашингтоне? За плату развлекала чиновников и конгрессменов в номерах мотелей?
— Я тоже — к некоторым, — отозвался он.
Она чуть усмехнулась, как и подобает благовоспитанной даме. Нет, она определенно не похожа на расфранченных девиц, бродящих в поисках добычи по улицам Нью-Йорка. Он слышал, что в Америке тоже есть благовоспитанные шлюхи, которые берут сто долларов в час, а то и больше и которых можно вызвать только по телефону: не занятые в спектаклях актрисы, манекенщицы, элегантные домашние хозяйки, зарабатывающие себе на норковую шубу, — но ему никогда не доводилось видеть их воочию. По правде говоря, он ни разу не произнес, обращаясь к проститутке, больше трех слов: «Спасибо, не надо».
— А французы вам нравятся? — спрашивала женщина.
— Более или менее, — ответил он. — А вам?
— Некоторые, — снова усмехнулась она.
Появился официант. Лицо его ничего не выражало — такие переходы от столика к столику он видел и раньше.
— La meme chose? Un vin blanc? [4] — спросил Рудольф у женщины.
— А! — сказала она. — Вы говорите по-французски?
— Un petit peu [5], — отозвался Рудольф. Он слегка захмелел и был настроен игриво. Сегодня вечер удовольствий, забав, красивых французских игрушек. Как бы ни развернулись события, дама убедится, что она имеет дело не с обычным американским туристом. — Je l'ai etudie a l'ecole [6]. В средней школе. Как это сказать по-французски?
— College? Lycee? [7]
— Lycee, — с удовольствием подтвердил он.
Официант переступил с ноги на ногу, деликатно намекая, что вовсе не обязан весь вечер стоять и слушать, как американец пытается вспомнить, чему его учили в школе на уроках французского, чтобы поразить подцепившую его дамочку.
— Monsieur? — сказал официант. — Encore un cognac? [8]
— S'il vous plait [9], — с достоинством отозвался Рудольф.
После этого они заговорили сразу на двух языках и вместе хохотали над французскими фразами, которые Рудольф с трудом выкапывал в памяти, рассказывая о пышногрудой учительнице французского языка у них в школе, о том, как считал себя влюбленным в нее, как по-французски писал ей о своей страсти, как однажды нарисовал ее обнаженной и как она отобрала у него этот рисунок. Женщина слушала его с удовольствием, поправляла ошибки, хвалила, когда он произносил без запинки больше трех слов подряд. Если все французские шлюхи похожи на нее, подумал Рудольф, тогда понятно, почему проституция считается такой уважаемой профессией во французском обществе.