Ночной портье
8
На другой день я получил заграничный паспорт. Хейла на службе не было, но он дал все необходимые указания своей секретарше мисс Шварц.
Вероятно, после того как он отвел душу, высказал все, что у него наболело, ему было как-то неудобно увидеться со мной. Сплошь и рядом человек, даже ваш друг, если он разоткровенничался с вами ночью, потом наутро, при свете дня, сожалеет об этом.
Мисс Шварц была, как всегда, исключительно красива и очаровательна, но я не завидовал моему другу Джереми Хейлу.
Получив по чекам свой карточный выигрыш, я отправился в универсальный магазин, где купил два крепких, но легких чемодана темно-синего цвета с красной окантовкой; один побольше, другой поменьше. Чемоданы были дорогие, но я не скупился — главное было надежно сохранить деньги. Я приобрел также довольно вместительный атташе-кейс с цифровым замком. Кейс легко помещался в большем из двух чемоданов. Теперь я был полностью снаряжен в неведомый путь — Одиссей, пускающийся с попутным ветром в далекое плавание, тревожное путешествие, полное опасностей и превратностей судьбы.
Продавец предложил мне выбрать сочетание цифр для секретного замка:
— Советую выбрать такое число, которое имеет для вас какое-то значение, и тогда вы его не забудете.
— Шестьсот два, — сказал я, уверенный, что этот номер с покойником в «Святом Августине» я никогда в жизни не забуду.
С новенькими чемоданами, уложенными в багажнике взятой напрокат машины, я в три часа дня выехал в Нью-Йорк. Перед отъездом позвонил брату и сказал, чтобы он ожидал меня завтра в десять утра у здания банка, где в сейфе лежали мои деньги.
Не доезжая до Нью-Йорка, я остановился переночевать в придорожном отеле в окрестностях Трентона. Мне не хотелось быть в Нью-Йорке дольше, чем это было необходимо. Понимая, что это глупо и что буду сожалеть об этом, я все же не удержался и позвонил в Вашингтон на квартиру Эвелин. Я даже не знал, что скажу ей, мне просто хотелось услышать ее голос. К счастью, никто не ответил.
По Парк-авеню я въехал в Нью-Йорк, направляясь к банку. На одном из перекрестков недалеко от «Святого Августина» я остановился по красному сигналу. Зажегся зеленый свет, и по какому-то неясному побуждению я свернул на улицу, где находился этот отель. По спине побежали мурашки, когда я медленно проезжал мимо знакомого, обманчиво импозантного подъезда, и меня настойчиво одолевала мысль зайти и повидаться с хозяином. Толкало к нему неуемное желание узнать о предпринятых розысках. Если бы нашлось место, где поставить машину, то я, наверное, сдуру зашел бы, но вся улица была забита автомобилями.
Подъезжая к банку, я углядел брата, который стоял, съежившись, в пальто с поднятым воротником. Он выглядел жалким и дрожал на пронизывающем ветру.
Лицо Хэнка просияло, когда он заметил меня, его как будто одолевали сомнения, появлюсь ли я вообще. Он сделал движение ко мне, но я не остановился и, проезжая, сказал: «Встретимся на следующем углу. Жди меня там». Даже если б кто-нибудь поблизости наблюдал за нами, то он вряд ли бы обнаружил, что мы как-то связаны между собой. А мной уже овладело тревожное чувство, будто весь город, как гигантский глаз, следит за мной.
В подвале банка тот же старик, еще сильнее побледневший, взял мой ключ, своим вторым ключом открыл оба замка сейфа и подал мне стальной ящичек. Он же провел меня затем в кабину и оставил там одного, задернув занавески. Отсчитав двести пятьдесят сотенных, я вложил их в плотный конверт из манильской оберточной бумаги, который купил в Вашингтоне.
Брат ожидал меня на углу около кафе и казался совсем замерзшим. Он со страхом уставился на конверт, словно содержимое его могло в любую минуту взорваться. Я сделал ему знак следовать за мной, вошел в кафе и сел за дальний столик в углу. В кафе было душно и жарко. Я снял пальто, а Хэнк уселся напротив, не раздеваясь и не сняв старой, в пятнах, серой фетровой шляпы. Его глаза за толстыми стеклами очков слезились от холода. Какое у него старое, изможденное лицо, подумал я, приглядываясь к нему. На нем отпечатались годы забот, тревог и работы в помещениях с затхлым спертым воздухом. Терпеливо, как ослы, стоят вот такие, как он, по утрам в зимнем полумраке, ожидая поезда на обдуваемых ветром станционных платформах, бессильные и усталые еще до того, как начали работать. Мне было больно глядеть на брата, и я хотел поскорей все закончить.
Что бы ни случилось со мной, думал я; но я не буду в его годы таким, как он. Мы еще ни слова не сказали друг другу.
Подошла официантка, и я заказал кофе.
— Мне бы надо выпить, — сказал Хэнк, но с явным сожалением ограничился чашкой кофе и с жадностью пил его. — Сегодня утром меня уже дважды тошнило, — признался он.
— Вот деньги, — сказал я, похлопав по конверту.
— Боже мой, Дуг, ты понимаешь, как я обязан тебе.
— Ладно, так или иначе они твои. Я уйду первым, а ты минут через десять. — Мне не хотелось, чтобы он увидел номер взятой напрокат машины. Это не было заранее рассчитанной предосторожностью, но я теперь во всем был машинально настороже.
— Ты не пожалеешь об этих деньгах! — воскликнул брат.
— Конечно, нет.
— Те двое молодых людей знают, что я приеду с деньгами, — сказал брат, вытирая измятым несвежим платком слезы, катившиеся из его глаз. — Они прямо-таки без ума от радости и согласились на все наши условия. — Расстегнув пальто, он размотал поношенный серый шарф, который, как мертвая змея, висел у него на шее, достал авторучку и небольшой блокнот — Я напишу расписку, — предложил он.
— Не валяй дурака. Бери деньги — и делу конец.
— Через год, Дуг, ты станешь богатым человеком.
— Очень хорошо, — кивнул я. — Но не надо никаких счетов и расписок. Ты бухгалтер и знаешь, как вести расчеты без всяких официальных записей. Я не хочу, чтобы меня разыскивало налоговое управление.
— Понимаю. Не могу сказать, что это мне по душе, но понимаю. Ты единственный человек в мире…
— Хватит об этом, Хэнк.
Я выпил еще глоток кофе, поднялся и надел пальто.
— Время от времени буду давать знать о себе, — пообещал я.
Хэнк широко улыбнулся мне и взял со стола конверт.
— Береги себя, братец, — ласково произнес он.
— И ты тоже, — отозвался я и, похлопав его по плечу, вышел из кафе.
По расписанию самолет уходил в среду в восемь часов вечера. В этот день около трех часов дня я зашел в банк, оставил в своем сейфе одну сотенную и вышел, унося в кейсе семьдесят две тысячи девятьсот долларов. Мне трудно объяснить, почему я оставил в сейфе сто долларов. Суеверие? Зарок, что в какой-то день вернусь обратно? Во всяком случае, я внес плату за сейф на год вперед.
На этот раз я остановился в «Уолдорф-Астории», самом дорогом и шикарном отеле Нью-Йорка. Те, кто искал меня; теперь, очевидно, должны были решить, что меня давно нет в городе.
Расставшись с братом, я поехал в контору лыжного клуба «Кристи» на 57-й улице. Там я обратился к мисс Мэнсфилд, хорошей знакомой моих старых друзей Вейлсов, и она задним числом быстро оформила мое заявление о заграничной туристической поездке. Выяснилось, что мне повезло, так как в это утро двое отказались от поездки. Мимоходом я осведомился у нее, не отправляются ли и Вейлсы этим самолетом. Девушка проверила список пассажиров и, к моему большому облегчению, установила, что их нет там.
Итак, я был готов к отъезду. В отеле я указал вашингтонский адрес Эвелин Коутс как мое постоянное местожительство. Теперь, когда я был совсем один, все эти выкрутасы были просто забавой. В последнее время у меня, правда, не было повода для шуток и забав. Дни, проведенные в Вашингтоне, были горькими и отрезвляющими. И если, как многие считают, богатство делает человека счастливым, то я пока был лишь новообращенным новичком. Однако в своем новом качестве я на первых порах оказался в неудачном окружении. Я имею в виду моего школьного товарища Хейла, с его заклинившейся служебной карьерой и взбалмошной любовной связью, и непонятную Эвелин Коутс, с ее циничной отчужденностью, и моего горемыку-брата.