Дело Ансена

Кассир прервал рассказ и отёр с лица крупные капли пота. Широко раскрытыми неподвижными глазами он уставился на стоящего перед ним Кручинина, который спокойно его разглядывал. Под этим взглядом лицо кассира делалось все более бледным и кожа на нём обвисала безжизненными серыми складками. В отчаянии Видкун сцепил пальцы вытянутых рук и хрипло выдавил из себя:
— …когда через четверть часа я вернулся на «Анну», Эдвард, мой брат Эдвард, был мёртв…
Сказав это, Видкун разомкнул руки, и его большие жёлтые ладони обратились к Кручинину, словно защищаясь от него. Мутные, слезящиеся глаза кассира стали совершенно неподвижными. Они остекленели от ужаса. Видкун сидел несколько мгновений, точно загипнотизированный, потом вдруг сразу весь обмяк, уронил голову на стол. Руки его бессильно повисли до самого пола и спина задёргалась, сотрясаемая рыданиями.
 
Кассир, пастор и случай с Оле
У пристани, где стояла «Анна», собралась толпа. Слух об убийстве быстро разнёсся по городку. Он вызвал не только всеобщее удивление, но и самое искреннее негодование. Это говорило о том, что покойный шкипер пользовался всеобщей любовью и уважением сограждан. Не случайно он в течение пятнадцати с лишним лет был председателем местного отделения корпорации рыболовецких шкиперов, председателем общества поощрения субботних танцев, почётным ктитором кирхи и выборным ревизором кассы взаимопомощи престарелых моряков.
Хотя на пристани не было полиции, собравшиеся соблюдали полный порядок. Никто не делал попыток проникнуть на бот. Разговоры велись вполголоса. Только у одной пожилой женщины рыдания нет-нет да и прорывались сквозь прижатый к губам шарф. Как объяснили Грачику, то была жена местного бакалейщика и почтмейстера, тридцать лет тому назад отдавшая предпочтение своему нынешнему мужу перед влюблённым в неё штурманом Хеккертом. Из-за неё-то Эдвард Хеккерт и остался на всю жизнь холостяком. А она слишком поздно поняла, что ошиблась, променяв молодого безвестного моряка на бакалейную лавку и на галун почтмейстерской шапки.
Друзья тоже остановились у края пристани, не желая нарушать общий порядок, но несколько человек, по-видимому из числа наиболее уважаемых жителей городка, подошли к ним и от имени присутствующих просили «русских друзей» подняться на судно, не ожидая прибытия властей. Они явятся не очень-то скоро. Кручинин колебался, но, уступая настояниям жителей, решил все же исполнить эту просьбу: должен же был хоть кто-нибудь посмотреть, что случилось. Если действительно произошло убийство, значит где-то бродит и убийца.
Кручинин и Грачик взошли на борт «Анны». Несмотря на то что за время работы с Кручининым Грачик успел изрядно привыкнуть к разного рода происшествиям, ему было грустно при мысли, что жизнерадостный шкипер больше никогда не поднимет паруса и его большие, сильные руки не возьмутся за отполированные ими спицы штурвала.
Лёгкий звон металла донёсся до слуха Грачика. Это мог быть звук упавшего ножа или закрытой дверцы камелька… Затем послышалось негромкое бормотание. Эти звуки на судне, где, по-видимому, не было никого, кроме покойника, заставили Грачика насторожиться. Подойдя к двери, ведущей в крошечный капитанский салон, Грачик увидел широкую спину пастора. Преклонив колено и опустив голову на край стола, священник молился вполголоса.
Чтобы, не нарушить настроения пастора, по-видимому настолько углубившегося в молитву, что он даже не заметил приближения посетителей, Грачик поманил Кручинина. Тот подошёл и тоже заглянул в каюту. Миг продолжалось его колебание. Но тут же он скользнул мимо пастора и, стоя в каюте, внимательно оглядел её внутренность.
Тесное помещение было залито светом. Весёлый солнечный луч, проникнув сквозь раздвинутый кап, падал прямо на бескровное лицо убитого шкипера. Тот, кто вчера ещё был Эдвардом Хеккертом, сидел на койке, откинувшись к переборке. Его руки были протянуты вдоль края привинченного к палубе стола. Словно он, упираясь в стол, и после смерти старался удержать своё могучее тело от падения. Знакомая всем старая фуражка шкипера была надвинута на самый лоб, так что облупившийся козырёк оставлял в тени всю верхнюю часть лица.
Пастор перестал бормотать молитву и поднялся с колен.
— Как печально, — негромко проговорил он и с грустью поглядел на убитого. — Я буду там, — он указал в сторону палубы и поднялся по трапу. Только на верхней его ступеньке он надел свою широкополую чёрную шляпу.
Как только он вышел, Кручинин стал быстро осматривать всё, что было в каюте. Его замечания были, как всегда, коротки и как бы адресованы самому себе:
— Удар по голове металлическим предметом…
В подтверждение он приподнял фуражку, прикрывавшую голову шкипера, и Грачик действительно увидал на темени убитого рану, от которой кровь растекалась по затылку.
— …нанесён человеком, стоявшим там, где стою сейчас я, — продолжал Кручинин.
Он протянул руку, примериваясь. Его взгляд ощупывал все углы каюты. Внезапно в его глазах вспыхнул огонёк нескрываемого удовольствия. Взглянув туда же, куда были устремлены глаза Кручинина, Грачик заметил лежащий на полу у переборки блестящий предмет.
Это был… кастет.
Да, тот самый кастет, который они два дня тому назад рассматривали.
— Пожалуйста, поскорей, — нетерпеливо сказал Кручинин, глядя, как Грачик нацеливается фотографическим аппаратом на кастет и старается захватить в объектив побольше помещения, чтобы точнее зафиксировать положение вероятного орудия преступления.
Как только щёлкнул затвор, Кручинин со всеми необходимыми предосторожностями поднял с пола кастет и внимательно осмотрел его. Затем обошёл стол и исследовал его так, что, глядя со стороны, можно было подумать, будто он его обнюхивает. Кручинина особенно заинтересовал край стола, обращённый ко входу в каюту.
— Так и надо было думать, я ошибся. Убийца стоял вовсе не там, где я показывал прежде, а с противоположной стороны стола, — с удовлетворением проговорил Кручинин. — Но отсюда он не мог дотянуться до головы жертвы, не опершись о стол.
И Кручинин показал Грачику на край клеёнки, где молодой человек сначала было ничего не заметил. Лишь воспользовавшись лупой, он нашёл отпечаток целой руки — ладонь и все пять пальцев.
— Это уже не визитная карточка, а целый паспорт, не правда ли? — проговорил Кручинин. — Сними-ка клеёнку. Вместе с кастетом это составит неплохую коллекцию для местной полиции.
— Но ведь, взяв её, мы нарушим первоначальную обстановку — и власти будут в затруднении, — возразил Грачик.
— Да, да, — скороговоркой бросил Кручинин, — понимаю, что ты имеешь в виду: мы с тобой не официальные лица. Но что же делать?.. Ты же слышал: власти прибудут не скоро, а то и вовсе не прибудут сегодня, а место преступления даже не охраняется — в городке нет ни единого полицейского. Так что, друг мой, мы только окажем дружескую услугу властям, собрав хоть какие-нибудь улики, Ну, а что касается формальных полномочий, то разве просьба почтённых граждан не заменит для нас мандата?
В каюту вернулся пастор.
— Я вижу, — сказал он, — вы тоже нашли то, что я заметил сразу, как вошёл, но я не решился это тронуть, — и указал на кастет, который осторожно, куском газеты, держал Кручинин. — До сих пор не могу поверить, что это возможно…
Оба друга поняли: он имеет в виду Оле.
— У меня в голове это тоже плохо вяжется с образом Ансена, — ответил Грачик.
— Мне тяжелее вашего, — грустно произнёс пастор. — Этот случай с ним — отчасти ведь и моя вина, как пастыря.
Тут Кручинин без стеснения сказал:
— Должен сказать, что не люблю это слово «случай», не люблю и не верю в него. Поступки людей контролируются их собственным разумом, а не случаем.
Пастор снисходительно улыбнулся, словно Кручинин сказал глупость. Подумав, священник мягко возразил:
— Если мы станем искать силы, управляющие деяниями человеческими, то неизбежно придём к тому, что и ум, и воля человека, и те внешние обстоятельства, которые я для простоты назвал «случаем», все решительно подчинено верховной воле того, кто создал мир, создал нас в нём и управляет нами в своём высшем разумении, нам непостижимом, — господу богу нашему.