Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение

Гельмих и Власов говорили на разных языках, стремясь к различным целям. Но Власов понял, что нельзя было приступать ко второй фазе развития, к которой он стремился, до первой, намеченной для себя Гельмихом.
– И когда думаете вы закончить учёт и снаряжение всех добровольцев? – спросил Власов.
На этот вопрос Гельмих не мог ответить ничего определенного. Он сказал; что, несмотря на все свои усилия, не может получить от командиров немецких частей достоверных цифр об имеющихся у них «хиви». Пополнения из Германии, в данное время, практически прекратились, и каждый немецкий командир боялся ослабления своей части, если у него отберут «хиви».
Власов видел в этом важное, возможно даже решающее, препятствие.
Чтобы скрыть свою досаду, Власов, как всегда в подобных случаях, ударился в пафос и заявил, что он «всё равно не возлагает никаких надежд на наемников, состоящих на немецкой службе». Может быть, ему могли бы дать возможность формировать Освободительную Армию из тех, кто и сегодня еще каждый день переходит на эту сторону фронта. Гельмих отклонил эту просьбу, сказав, что такое решение превышает его полномочия.
На этом разговор был окончен. И никогда впоследствии беседы Власова с Гельмихом не были столь откровенными.
Само собой разумеется, что Гельмих доложил начальству о разговоре с Власовым, и ему было дано понять, что Власов должен пока что ограничиваться ролью «пропагандной фигуры для солдат Красной армии»; его личность для «хиви» должна выставляться лишь в «необходимой» мере.
Какие следствия вытекали из этого для Власова?
Он узнал об искренних стараниях Гельмиха, почувствовал и границы, поставленные генералу восточных войск. Он колебался и обдумывал: не уклониться ли ему от борьбы?
И только после совещания со своими друзьями он, в конце концов, решил остаться на своем посту.
Гельмих, со своей стороны, убедился, что он стоит перед непреодолимыми препятствиями. Его прямолинейные усилия называли «кривыми путями политиканствующего генерала». Он прекратил борьбу и ограничивался с тех пор выполнением своего солдатского долга. После того, как добровольцы были теперь официально признаны, встал вопрос о формуле присяги. Русские и добровольцы других национальностей, по нашему мнению, не должны были, да и не хотели присягать Третьему рейху. Сошлись на том, что присяга должна приноситься своему «свободному народу и Родине». Но Розенберг требовал одновременно и присяги на верность Гитлеру. Русские спрашивали: «Почему такое требование не ставится румынам, итальянцам, венграм и другим свободным союзникам?»
Власов и его офицеры вообще отказались приносить присягу на верность «вождю немцев». «Какая неслыханная дерзость!» – говорили не только национал-социалисты, но, к сожалению, и некоторые офицеры, чье мышление не шло дальше границ собственного государства. У меня лично были резкие стычки в штабе генерала восточных войск.
Но, в конце концов, более гибкие русские нашли, при поддержке Гроте, «переходную формулировку», как они её называли, содержавшую мнения обеих сторон: русские должны были присягать на верность русскому народу (другие национальности – соответственно своим народам). В то же время все добровольцы скрепляли присягой подчинение «Гитлеру как верховному главнокомандующему всех антибольшевистских вооруженных сил». Само собою разумеется, не все могли примириться и с такой формулировкой, и многие русские офицеры из лагеря Дабендорф предпочли возвратиться в лагеря военнопленных.
Новая формула присяги была неожиданно быстро одобрена Розенбергом. Как мне впоследствии рассказывал сотрудник Восточного министерства доктор фон Кнюпфер, министр лишь немного подумал, когда текст был ему предъявлен, а затем дал согласие и назвал новую формулу присяги разумной и вполне приемлемой. Но позже генерал восточных войск (по указанию сверху?) изъял эту формулу присяги. Все уже находившиеся в обращении воинские книжки, содержавшие этот текст, были отобраны (в тексте говорилось о «свободной родине»). Хотя маловероятно, чтобы Гитлер когда-либо видел образчик воинской книжки, считалось, что он безусловно был бы против «свободной родины для русских и украинцев». Предрешение этого вопроса в воинской книжке, следовательно, могло стоить головы инициаторам дела. Розенберг молчал!
Эпизод этот вызвал новую волну недоверия к немцам, но в ОКВ предпочли игнорировать этот факт.
Постепенно все так называемые «национальные воинские части» в составе немецкой армии получили значки с национальными цветами своих народов. Только самому большому народу – русским – было в этом отказано. Этот вопрос настоятельно требовал своего решения. Но и тут возникли трудности. Исторические русские национальные цвета – белый-синий-красный – были под запретом. Предложения разрабатывались как в Дабендорфе, так и в штабе генерала восточных войск. Дабендорфские проекты на 90 % содержали бело-сине-красные цвета. Один проект соответствовал даже бывшему флагу дома Романовых.
Розенберг сам с интересом занимался вопросом о флаге. Романовский флаг с орлом и бело-сине-красные цвета были им, разумеется, отвергнуты. Напротив, Розенбергу понравился синий Андреевский крест на белом фоне, задуманный в виде небольшого щитка на красном знамени. Лишь обилие красного не понравилось министру, и он предложил свести красный цвет до узкого обрамления белого поля с синим Андреевским крестом. Гроте был доволен и, будучи в Дабендорфе, особо поздравил Малышкина, подготовившего со своими офицерами проект.
Таким образом, национальные цвета в сочетании с Андреевским крестом были отвоеваны. Когда генерал Гельмих приехал в Берлин со своими проектами, решение уже было вынесено. Это обрадовало – Гельмиха, так как его штаб, конечно, придерживался распоряжения о запрете цветов, и Гельмих сам признал, что навряд ли его проекты были бы для русских приемлемы.
От специального сукна для обмундирования пришлось отказаться, поскольку изготовление его практически было немыслимо, как из соображений времени, так и из-за недостатка материалов. Русские добровольцы были разочарованы тем, что им придется по-прежнему носить немецкую защитного цвета форму: от немецких военнослужащих их отличали теперь лишь широкие русские погоны. Но на практике это имело и свои преимущества, так как солдаты видели в русских, в их же форме, товарищей по оружию, а немецкое гражданское население просто не отличало их от своих.
Когда позже высшие русские офицеры получили право носить также немецкие погоны, это подчеркнуло внешне их равное с немцами положение.
Учебный лагерь Дабендорф было не узнать, когда в назначенный день выстроились русские добровольцы, почти все в одинаковой форме и со своим национальным значком, и Власов, в сопровождении своих генералов, принимал парад.
В своей речи Власов обрисовал страдный путь закабаленного русского народа. Он просил людей забыть страдания, причиненные им немцами, так как «без прощения не может быть мира и будущности ни для каждого в отдельности, ни для народов».
Власов говорил просто и с полнейшей откровенностью. Он ничего не скрывал и никого не щадил. Люди ловили каждое его слово! Впервые рядом с немецким флагом над лагерем развевался синий Андреевский крест на белом полотнище.
Гельмих тоже обратился с речью к добровольцам, приветствуя их как товарищей по оружию, «как честных товарищей по оружию в борьбе за будущее Германии». Немецкий офицер-переводчик, не колеблясь, перевел: «в борьбе за будущее русского народа». Когда Гельмиху после рассказали об этом самовольстве переводчика, он тепло поблагодарил его и добавил:
– Там, где встречаются два мира, нужно многое пересмотреть! Я еще не вполне преуспел в этом.
Ведель и многие другие представители генералитета и генерального штаба посещали Дабендорф по случаю подобных торжеств, но также и без особого повода. Таким образом устанавливались некоторые личные контакты, и этим облегчалась наша работа «посредников» между двумя мирами.
Германская пресса, как и прежде, молчала обо всем, так волновавшем русских добровольцев. Известный писатель Эрих-Эдвин Двингер, однако, еще до основания Дабендорфа стал защитником Русского Освободительного Движения. Он распространил ряд меморандумов, нашедших отклик и в таких кругах, к которым у нас не было доступа. Мужественно выступал, вместе с Двингером, и Гюнтер Кауфман, издатель широко распространенного национал-социалистического юношеского журнала. Оба подверглись неприятностям, а Двингер чуть не попал под суд и ему было запрещено печататься. Но он с еще большим усердием стал вести устную пропаганду среди крупных партийных руководителей, чтобы привлечь их к идеям Русского Освободительного Движения. Многие из них начали теперь чутко прислушиваться, так как, по общему мнению, «Двингер должен понимать, в чем дело».