Клан Мамонта

– «Почему? Зачем?»
– «Впереди зима – холод и голод. Если детенышам станет совсем худо, приводи их туда, где живем мы. Убивать не будем. Дадим еду – хоть немного».
Мамонт не ответил ничего. Но и не возразил, не отказался. Возможно, впрочем, он просто не счел полученную информацию достойной внимания. Семен, однако, не сомневался, что в памяти вожака останется образ «своего», жующего ветки, нарубленные двуногими. Расчет был на то, что в случае длительной бескормицы вожак будет искать любой способ, чтоб облегчить положение «своих». Может быть, тогда он и воспользуется сделанным предложением.
«Насколько обещание выполнимо со стороны людей? – размышлял Семен. – На реке в районе поселка всевозможных зарослей хватает с избытком. Только мамонтам до них не добраться, разве что зимой, когда установится толстый и крепкий лед. Но кто будет его проверять? Значит, нужно рубить ветки и таскать их на берег. Впрочем, даже если все взрослые члены племени будут заниматься этим круглые сутки, вряд ли они смогут прокормить хотя бы одного взрослого мамонта. А вот молодняк… Если и не прокормить, то хотя бы поддержать кое-кого мы, наверное, сможем. Собственно говоря, это важно не столько для мамонтов, сколько для людей – как элемент служения священным животным. Затея с водой, к примеру, у руководства племени вызвала однозначное одобрение – в экспедиции вызвался участвовать сам Черный Бизон. Ее целесообразность даже не обсуждалась, поскольку идеологическая подоплека осталась прежней – не дать мамонтам покинуть Средний мир».
Снег пошел только через неделю. Выпало сразу сантиметров 10-15. Люди дождались конца снегопада и собрались уходить – их миссия была окончена. Им приходилось переезжать с места на место почти каждый день, так что сборы были совершенно обычными. Однако Варя что-то почувствовала – пришла и стала смотреть, как люди укладывают на нарту спальные мешки и палатку. Семен решил не устраивать сцены прощания. Он не хотел оказывать психологического давления на мамонтиху:
«Наверное, можно ей приказать, и она покорно пойдет вместе с нами. А потом начнет тосковать…»
Пятеро мужчин двинулись за нартой. Варя стояла и смотрела им вслед. Семен помахал ей ручкой. Значение этого жеста было ей неизвестно, и она осталась стоять на месте.
Часа через два-три она догнала их. Семен предвидел такое развитие событий и уговорил спутников не проявлять эмоций по этому поводу. Варя почти плакала, если мамонт может плакать. Семен чувствовал, что противоречивые желания просто разрывают ее на части, что она мучительно хочет, чтоб ей приказали, чего-то от нее потребовали – она с удовольствием подчинится, с радостью все выполнит, но… Но люди молчали, и Варя в конце концов остановилась. И стояла, пока маленький караван не скрылся из виду. Потом повернулась и пошла обратно к «своим». Семен вздохнул – облегченно и горестно.
Что в тот день происходило в большой лохматой голове молодой мамонтихи, для всех осталось тайной. Когда люди остановились на ночлег, она вновь догнала их. И больше уже не уходила – ее выбор был сделан. Если и не навсегда, то надолго.
 
Глава 4
МЕСТЬ
Все новые и новые люди поднимались по скользким камням – одетые в шкуры мужчины и женщины. Они останавливались на вершине длинного пологого холма, прикрывающего поселок, и смотрели вдаль. Они смотрели, как по заснеженной степи, под хмурым зимним небом приближается собачья упряжка.
Нарту дозорный заметил давно – и подал сигнал. Это было непросто – в языке жестов, которым лоурины разговаривают на расстоянии, нет выражения: «К поселку движется упряжка: нарта, шесть животных, человека нет».
Мужчины – их было совсем немного – вышли с оружием, ведь все непонятное несет угрозу. Теперь они стояли и смотрели, как темное пятнышко вдали увеличивается, разделяется, превращается в бегущих животных и пустые сани. Упряжка возвращается по своему старому следу, но движется неровно. Животные то сбиваются с лыжни в сторону и почти останавливаются, то вновь выстраиваются попарно и делают рывок. Самые зоркие из встречающих вскоре различили, что один из зверей задней пары идет плохо. Он то рвется в сторону, то падает на снег, и тогда остальные его тащат, замедляя ход, или даже останавливаются и ждут, когда он встает.
«С этой упряжкой в степь ушли два охотника – где они? Животные сбежали от них вместе с нартой?! Такого не могло случиться, ведь эти звери не домашние собаки, а полукровки или настоящие волки. В упряжке они ходят добровольно, и бросить людей – членов своей стаи – они не могут. Если только мертвых.
Когда они уходили, животных было одна рука и еще три – всего четыре пары. Сейчас их шестеро – где еще двое? Вон тот – задний – что с ним? Это молодой полукровка – если он болен или ранен, то почему в упряжке? А если просто не хочет работать, то почему остальные терпят и не наказывают его?»
Звери остановились там, где обычно разгружаются нарты – на вытоптанной площадке, прикрытой от ветра невысоким снежным валом. Ни лая, ни визга: молча орудуя передними лапами, животные принялись освобождаться от упряжи. Она предельно проста – широкая ременная петля с одной связью через спину. «Надеть ее сами они не могут, а вот освобождаются без труда. Могли бы давно это сделать – там в степи. Но они упорно тащили свой груз – десятки, наверное, километров. Их лапы сбиты в кровь – сейчас "тяжелый" снег. Для езды по нему у людей был с собой комплект мешочков-сапожек из выделанной кожи, которые надеваются на лапы. Только обуть зверей, наверное, было некому…»
Буровато-серый с подпалинами пес-полукровка, шедший в последней паре, не попытался снять упряжь – упал на снег и, тихо скуля, пытался укусить собственный живот. Он извивался, переворачивался на спину, запутывая ремни и пачкая снег кровавой слюной. Огромный серебристо-серый, почти белый вожак стоял над ним и смотрел. Потом волк чуть согнул передние лапы, опустил голову, сомкнул челюсти на горле сородича и рванул.
Хрип, судороги, кровь из рваной раны…
И вновь тишина – зрители стояли молча. Вожак упряжки поднял голову и посмотрел на них. Люди поняли и расступились. Пошатываясь от усталости, волк двинулся обратно в степь. Его команда осталась на месте – звери знали, что сейчас им принесут мороженое мясо.
Нет, нарта не была пустой – так только казалось издалека. Восточный Ветер лежал на спине лицом вверх. Его открытые, навсегда застывшие глаза смотрели в пасмурное зимнее небо. Тело было привязано – кисти вытянутых вперед рук ременными петлями к передним копыльям, еще один ремень, которым обычно крепили груз, перекинут поперек нарты на уровне пояса.
Из правой части груди наискосок вверх торчало древко дротика.
Животным принесли мясо, и они, подавшись в сторону, принялись молча набивать желудки. Люди подошли к нарте – вождь Черный Бизон, старейшины Медведь и Кижуч, воин Семхон Длинная Лапа.
Остальные столпились за их спинами. Ветер трепал мех их одежд, норовил проникнуть в каждую щель, но они не чувствовали холода – стояли и смотрели.
«…Один из старших воинов и самых удачливых охотников. Когда-то, после битвы с отрядом хьюг-гов, я лечил ему перелом ключицы. Тело не привязывали к нарте – умирая, Ветер смог сбросить груз и привязать себя сам. Перед этим, возможно, ему пришлось запрячь зверей, если, конечно, они были свободны. Он не пытался спасти себя или сохранить свое тело для правильного погребения – погибшие в бою воины в любом случае навечно уходят в Верхний мир. Он хотел передать весть сородичам, оставшимся в Среднем мире. Какую?»
Вождь прикрыл глаза в знак согласия, и Медведь, сняв рукавицу, вытянул из чехла на поясе длинный широкий нож.
Мерзлое мясо и кости поддавались плохо, но закаленные клинки из метеоритного железа режут почти все. Вождь сбросил рукавицы и подставил ладони. Старейшина положил на них древко с кремневым наконечником, заляпанным замерзшей кровью.
Все молчали: пояснений не требовалось.