Предатели по призванию

По асфальту, сохраняя определенную дистанцию, проезжали машины – всего в нескольких сантиметрах от нее, нагло слепя фарами, и ни одна не остановилась, водители словно не замечали ее поднятой руки, о, эта чертова ночь, да еще в такой пустыне, куда ж ты попала, Господи, проклятые фары, нет чтоб остановиться; но одна машина все же притормозила, добрые, славные лангобарды, из доброй славной Ломбардии, муж, жена и сын, решились ее подвезти, видно, из страсти к приключениям, а может, из любопытства к ближнему: бедняжка, в такой час одна на дороге, Бог знает, что там у нее стряслось, рискнем, Пьеро, подбросим ее, смотри, как она вымокла.
Пьеро остановил, она забралась в машину и заговорила по-итальянски, недаром же она столько лет его учила, эти люди ни вкоем случае не должны догадаться, что она из Сан-Франциско, штат Аризона.
– Спасибо, вы так любезны, вы едете в Милан? – Мыслями она была еще там, под водой канала.
– Конечно, синьорина, а куда ж еще? – ответила супруга Пьеро, оборачиваясь к ней и мальчику, и засмеялась радушно, общительно, светски, даже, можно сказать, сочувственно.
– Пап, а ведь она американка, – сказал мальчик (машина чуть замедлила ход перед постом дорожной полиции). – Все американцы говорят «чак» вместо «так». Вы американка, правда же?
На вид малышу лет девять, а то и меньше, он обращается прямо к ней, теперь все пропало, они поймут, что посадили американку как раз в том месте, где свалилась в канал машина (когда-нибудь ее же поднимут), то ли несчастный случай, то ли нет, кто знает, поэтому ей надо исчезнуть, раствориться, не оставив улик. Но девятилетка или, может, восьмилетка выразился предельно точно: американцы говорят «чак» вместо «так», значит, выхода у нее нет, с таким трудом выстроенная конструкция может рухнуть только из-за того, что у маленького педанта чересчур тонкий слух.
– Да, я американка, – сказала она (взрослого еще можно обмануть, ребенка – лучше не пытаться).
– Неужели? Вы прекрасно говорите по-итальянски, я бы ни за что не догадалась, – затараторила синьора, гораздо более общительная, чем ее предки – лангобарды.
– Я выучила его по пластинкам, за полгода, – сообщила она (надо возбудить любопытство свидетелей чем-нибудь невинным, дабы отвлечь их внимание от более опасных тем: это правило было усвоено из другого пройденного курса – для начинающих преступников).
Синьора Пьеро еще минуту назад раздражало и настораживало присутствие незнакомки в мокром пальто – еще запачкает сиденье, только святая простота вроде его жены может пригласить в машину особу такого сорта, – а тут он прямо-таки захлебнулся от восторга:
– Да что вы, не может быть, за шесть месяцев, ты слышала, Эстер? Значит, правду говорят, будто эти лингафонные курсы делают чудеса?
– Да, конечно, – подтвердила она, мгновенно усваивая тон агента по рекламе лингафонных курсов. – Полгода назад я знала по-итальянски только «О соле мио».
– Слушай, Эстер, а не купить ли нам этот курс для нашего Робертино? Думаю, для меня Мальсуги сделает скидку, – размечтался синьор Пьеро.
Пустынные поля были залиты синюшным светом неоновых фонарей с шоссе; уже остался позади пост дорожной полиции, теперь они проезжали мимо шлюза Фаллата, где Ламбро распадается на два рукава, которые снова сливаются на противоположной стороне Павийского канала; пока рассуждали о пластинках для изучения языков, она взглянула на часы – всего лишь без пяти одиннадцать, график соблюден до минуты – и сказала:
– Остановите, пожалуйста, здесь, на этой площади.
– Что ж, как вам будет угодно. – Синьор Пьеро мог бы выступать на сцене, так хорошо он разыграл огорчение при расставании с ней и готовность отвезти ее гораздо дальше, куда она только пожелает.
– Большое спасибо. – Машина еще не остановилась, а она уже распахнула дверцу и выскочила, прежде чем они успели как следует разглядеть ее лицо. – Спасибо, спасибо!
Помахала рукой и тут же спряталась в тени большого дерева, подальше от фонаря, под которым остановился добрейший лангобард.
Да, опасное приключение, но и тут уже ничего не поделаешь; она осталась совсем одна на огромной площади, у самой окраины Милана, под ласковым и немного прохладным апрельским ветром; ей стало страшно, но страх был сейчас ни к чему, и она подавила его. Не колеблясь больше – эту площадь она изучила досконально, – направилась прямо к стоянке такси, туда, где под раскидистыми деревьями сонно застыли две зеленые машины.
– Отель «Палас», пожалуйста.
Таксист удовлетворенно кивнул: заказ что надо, ехать через весь город, к тому же от «Паласа» до вокзала рукой подать, а оттуда порожняком не уедешь даже ночью, да и пассажирка, видно, из порядочных, раз едет в «Палас». Когда проезжали под фонарем, она снова взглянула на часы: семь минут двенадцатого, она даже опережает график на семь минут.
– Пожалуйста, остановите у того кафе.
Улица в этот час была пуста: публика еще не выходила из кино, машин – ни одной, но стоянка здесь и ночью запрещена, а этот таксист припарковался, будто перед собственной виллой, даже на тротуар въехал у входа в кафе.
– Джин, пожалуйста, – сказала она.
Забавное кафе: в крохотном зальчике дизайнеру, вернее миниатюристу, удалось разместить и музыкальный автомат, и телефон, и даже флиппер [2]. Да, джин – это еще одна улика: не всякая девушка в такой час станет пить джин в одиночестве – конечно же, четверо посетителей-мужчин и хозяин обратили на нее внимание и наверняка распознали англосаксонский тип, а ко всему этому заметили мокрые чулки и туфли – вон как наследила, – впрочем, обойдется, в городе ярмарка, полно иностранцев, вечером многие из них напиваются и ведут себя, мягко говоря, эксцентрично. Усевшись снова в такси, она закурила, это, как и джин, придало ей сил. Все кончено, она добилась своего. В номере отеля «Палас» она пробыла не более трех минут – двух ей хватило, чтобы сменить чулки, туфли и надеть плащ, а одной – чтобы запереть заранее уложенные чемоданы. Счет был уже выписан, деньги она приготовила, еще минута на раздачу чаевых и ожидание вызванного такси. За две минуты оно доставило ее на вокзал.
Ей уже знаком этот вавилонский храм, ей здесь уже все знакомо.
– К «Сеттебелло» [3], – бросила она носильщику, подхватившему оба ее чемодана и кожаную сумку.
На перроне к ней прицепился какой-то южанин с немыслимо лошадиным оскалом и усами, которые, по его представлениям, должны были неотразимо действовать на женщин, однако, на ее счастье, вдоль «Сеттебелло» расхаживали двое полицейских, этому дешевому донжуану, видно, не улыбалось с ними встретиться, и он почел за лучшее оставить ее в покое.
Билет у нее был на руках, поэтому она сразу вошла в вагон, и четыре минуты спустя поезд тронулся, итак, завтра в восемь утра из аэропорта Фьюмичино она вылетит в Нью-Йорк. Расписание будто навечно врезалось ей в память: в три пополудни самолет приземлится в аэропорту Финикса, и она в числе ста девяноста пяти своих сограждан окажется на американской земле, в безвозвратной дали от Павийского подъемного канала.