Юные садисты

На восьмой день, около часу, они сидели за столом, все четверо: Дука, Ливия, Лоренца и Каролино. Парень уткнулся в тарелку с фасолевым супом. Дука вдруг спохватился:
– У меня сигареты кончились.
– Тем лучше, – сказала Ливия. – Нечего за столом дымить.
– Да, но после обеда-то надо выкурить по одной. – Дука вытащил из кармана десять тысяч и протянул парню. – Извини, Каролино, когда покончишь с первым, может, сбегаешь за сигаретами?
– Я уже покончил, – сказал Каролино, вставая. Он взял купюру и, покраснев, сунул ее во внутренний карман пиджака.
– Побыстрей, а то мясо остынет, – предупредила Лоренца.
– Я мигом, – пообещал Каролино.
 
6
Он вышел. Светило солнце, туман не совсем рассеялся, голые, освещенные солнцем деревья на бульваре Пасколи как будто вновь оделись золотой листвой. Каролино, сын, внук и правнук крестьян, нюхом почуял весну, даже за этой холодной и туманной взвесью, что повисла в воздухе. Хорошо бы сейчас в деревне с ребятами разорять гнезда или бегать по берегу еще ледяной речки, как прежде, когда был жив отец, но отец умер, и лучше об этом не мечтать.
– Две пачки экспортных, – сказал он старухе за прилавком, потом добавил: – И чистую хинную. – Он взял налитую рюмку, думая все о том же.
О побеге. Он уже не мог противиться этому желанию, хотя и понимал, что, наверно, это ошибка, что, скорей всего, его тут же схватят и уж тогда отмерят на всю катушку. И потом, куда ему бежать? Выбор невелик – всего два места. Вернуться в деревню, там у него остались друзья и девчонка, которая поможет. Но сколько это продлится? Полиция наверняка сразу нападет на след, а если и не нападет, не может же он всю жизнь прятаться в полях или по сеновалам?
Другое место было надежнее, но туда его как-то не тянуло. Он маленькими глотками пил хинную и выбирал, куда бежать. Конечно, думал он и о том, чтоб не бежать, а вернуться к полицейскому. Наверно, это было бы самое разумное решение. Но вернуться к полицейскому – это значит обратно в Беккарию. Надолго? Лет до восемнадцати уж точно, после того что произошло в школе. А после на трудовое воспитание: тоже большая радость – наполовину фабрика, наполовину тюрьма. До двадцати как пить дать продержат за решеткой. Семь лет. В его возрасте что длиннее семи столетий.
– Сколько с меня? – Он протянул табачнице бумажку в десять тысяч. Рука его слегка дрожала, оттого что он принял решение. Внезапно чашки на весах сомнений остановились. Он взял сдачу и вышел.
Но на улице его снова одолела неуверенность. Дом полицейского в каких-нибудь ста метрах: свернуть за угол – и он уже на площади Леонардо да Винчи. Всего-то войти в квартиру, и руки сразу перестанут дрожать, а сердце – так сильно биться. Но дом полицейского заслонило перед его мысленным взором мрачное здание Беккарии, камеры и казенная мебель; он почувствовал острый запах дезинфицирующих средств и направился в другую сторону, к центру. Быстро, почти бегом.
Маленькая черная машина – скромный «Фиат-1100» – стояла на противоположной стороне улицы. Не успел парень сделать и двадцати шагов, как из машины вылез Маскаранти. Здоровенный полицейский сказал не менее здоровенному полицейскому, сидевшему за рулем:
– Я пойду пешком, а ты следуй за нами в этом королевском экипаже.
– Слушаюсь, синьор! – смеясь, отозвался тот.
Каролино шел быстро, не оборачиваясь. Ему и в голову не приходило, что все восемь дней Маскаранти ходил по пятам за ним и Дукой, и ни на минуту ни днем, ни ночью эта слежка не прекращалась. По ночам машина стояла под окнами дома на площади Леонардо да Винчи, и подчиненный Маскаранти дежурил в ней до рассвета, когда его сменял он сам. Возникшее у парня ощущение, что он может сбежать в любой момент, было обманчивым. Он считал себя прожженным хитрецом, а на самом деле был еще салажонок и такого предвидеть не мог.
Поэтому он ни разу не оглянулся. Через некоторое время сбавил шаг и спокойно зашагал вдоль бульвара Пасколи, по солнечной стороне, чтоб не замерзнуть. Он был прилично одет, хорошо причесан, и никто на него не обращал внимания, кроме Маскаранти, неотступно следовавшего за ним, и другого агента, сидящего за рулем «Фиата-1100». На площади Исайи Асколи Каролино остановился и закурил, заметив, что руки все еще дрожат. Он уже прошел половину пути, а сомнения опять раздирали его на части. А что, если вернуться к полицейскому и рассказать правду? с минуту он размышлял. Полицейский выслушает, намотает на ус, а его за ненужностью отправит назад в Беккарию. А вдруг нет? Он же обещал вызволить его из Беккарии, если Каролино все расскажет, обещал найти людей, которые за него поручатся, устроят на работу, чтоб он наконец зажил как человек, а не как чувырло, не вылезающее из тюряги. Полицейский определенно ему нравился: не выдрючивается, как некоторые, и сестра его тоже не выдрючивается, и та девушка со шрамами на лице. Он наблюдал за ней восемь дней и наконец понял, откуда эти шрамы: есть такая детская болезнь – забыл, как называется, – один парень знакомый тоже болел, и у него на всю жизнь осталось вот такое лицо. Вряд ли это порезы, уж больно их много, кто мог ее так изрезать?.. Кажется, все они добрые люди и честно хотят ему помочь. Может, все же вернуться?
Но страх перед колонией был сильнее его. Полицейским ни в коем случае нельзя доверять. Он двинулся вперед. Прошел всю улицу Нино Биксио, пересек кольцо, все время прямо, мимо крепостных стен с их бастионами, и, пройдя насквозь маленькую улочку, очутился на тихой площади Элеоноры Дузе; отыскал нужный подъезд, но сразу заходить не стал. Он хорошо запомнил полученные инструкции: ни за что не попадаться на глаза консьержке, которая сидела в своей квартире и выгладывала только на звонки. Если кто-то открывал дверь парадного, автоматически раздавался звонок, но достаточно чуть придержать пружинку – и он не зазвонит. Каролино проделал это ловко, мастерски: звонок оглох, и консьержка не появилась.
Он поднялся до последнего этажа по лестнице, ведь в лифте непременно с кем-нибудь столкнешься. Затем одолел еще один пролет, ведущий в мансарду; там на площадку выходила всего одна дверь с табличкой «Доменичи». Каролино нажал кнопку звонка.
Тишина, видно, никого нет дома. Он еще раз позвонил. Низкий, грудной и чуть хрипловатый женский голос спросил из-за двери:
– Кто там?
– Это я, Каролино.
Прошла еще, наверно, целая минута, и он повторил:
– Это я, Каролино.
Только тогда дверь отворилась.
 
7
Женщине, которая ему открыла, не было и сорока, но выглядела она гораздо старше из-за глубоких морщин, какие не скроет самый искусный макияж, а еще из-за того, что глаза были спрятаны за большими темными очками – на фоне этой черноты рыхлые морщины и поры, забитые пудрой, выделялись еще резче. Ноги же, выглядывающие из-под короткой, сантиметров на десять выше колена, юбки, были по-девичьи упругие, в серебристых чулках со швами, красиво подчеркивавшими плавный изгиб икр.
– Заходи.
Каролино вошел. В нос ему ударил терпкий, застоявшийся запах ее косметики: кремов, румян, лаков, смешанный с чадом керосиновой печки. А когда из полутемной прихожей она провела его в гостиную, к этой удушливой смеси ароматов добавился еще и застарелый запах дыма. Маризелла не выпускала сигареты изо рта и вываливала переполненные до краев пепельницы куда попало, иногда прямо на пол.
– Ты разве не в Беккарии?
Она закурила и внимательно оглядела мальчишку. То, что она увидела, ей не понравилось: новый костюм, аккуратно подстриженные волосы, белая рубашка с галстуком и новые, до блеска начищенные ботинки. Откуда это все? И вообще ее настораживало, что он разгуливает на свободе: раз его посадили в колонию, то там и должен сидеть.
– Меня выпустили, – объяснил Каролино.
Теперь, когда он сюда добрался, руки у него больше не дрожали. Плохо ли, хорошо, но он на месте; Маризелла наверняка придумает, как его спасти.