Юные садисты
3
– Садись, – сказал Дука подростку. – Ближе к столу, не стесняйся. Пол немного мокрый, это бутылка анисового опрокинулась, ты его когда-нибудь пробовал?
– Да, синьор, – ответствовал Этторе Доменичи.
В деле про него говорилось, что ему семнадцать лет, что он сын проститутки, но жил до сих пор не с ней, а с теткой, за исключением двух лет, проведенных в колонии. С первого взгляда Дука распознал в нем одного из тех трусливых подонков, которые заискивают перед следователем, охранниками, надзирателями, пытаясь продемонстрировать свое отменное послушание – впрочем, притворное: на самом деле они только и думают, как бы всех провести. Войдя в круг света, Этторе Доменичи тоже сонно захлопал глазами.
– Расскажи, как ты провел тот вечер.
Он немного опустил лампу, чтобы свет не бил парню в глаза: в полумраке тому будет легче врать. Дука иногда даже нравилось вводить в заблуждение этих несчастных идиотов, считающих себя прирожденными хитрецами.
– Я ничего не делал, синьор, я ни при чем!
– Да я знаю, что ты ничего не делал, но ты расскажи, что видел.
Услышав такой спокойный голос, парень, должно быть, решил, что полицейский просто олух.
– Я и не смотрел даже, мне было страшно, – смиренно отозвался он.
– Ну как же, Этторе, ведь праздник длился почти два часа, – невозмутимо возразил Дука. – Не стоял же ты все два часа, отвернувшись к стенке, только бы ничего не видеть? Ну, не смущайся, расскажи, что видел!
– Ничего не видел, – повторил парень.
– Так. – Дука встал и обошел вокруг стола. Маскаранти сглотнул ком в горле. Вот сейчас Дука придушит этого щенка, а он, Маскаранти, не сможет ему помешать, потому что доктору Дуке Ламберти никто не в силах помешать, но, с другой стороны, если доктор Дука Ламберти хоть пальцем тронет кого-нибудь из этих ребят, то его величество Карруа вышвырнет доктора Ламберти вон из полиции.
Но Дука не тронул парня, только подошел к нему, взял со стола пустую бутылку, вылил себе на ладонь оставшиеся капли и поднес ладонь к его носу.
– Тогда понюхай вот это, потому что в комнате, наверное, запах уже не чувствуется, и скажи, пил ты в тот вечер анисовый ликер или нет.
Он провел ладонью по носу и губам парня; тот закашлялся и с трудом выдавил:
– Я не хотел пить... меня заставили... Они засунули мне бутылку в рот и сказали: пей!
– А кто тебя заставил?
– Не знаю. Все. Их же много было.
Двойная ложь, подумал Дука. Врет, что его заставили пить, но даже будь это и правдой, не мог он не запомнить, кто из приятелей заставлял его. Какие же они все-таки тупицы!
– И ты ничего не видел из того, что твои приятели делали с вашей учительницей?
– Нет... почти ничего, – пробормотал парень, давясь кашлем (анисовый ликер попал ему в дыхательное горло).
– Что значит «почти»? Что-то ты все же видел?
На этот раз естественного кашля у него уже не получилось.
– Да, синьор, я видел, как ее раздели, но мне стало страшно, и больше я не смотрел.
– Обычно в твоем возрасте не отводят глаз от голой женщины.
– Мне стало страшно, они засунули ей платок в рот, чтоб не кричала, и я не хотел на это смотреть.
– Но если ты видел, как ей засунули платок, значит, должен был запомнить, кто это делал.
– Я... – «Мальчик» Этторе Доменичи покраснел, весь покрылся испариной (иногда от страха бросает в жар) и наконец решился: – Да, я видел.
– Кто же?
– Не знаю, я боюсь ошибиться, но, по-моему, это Фьорелло.
– Ты хочешь сказать, Фьорелло Грасси? Вот этот? – Дука достал из папки предварительных допросов протокол допроса Фьорелло Грасси с фотографией.
– Да, синьор, он.
Минуты две Дука Ламберти молчал. Все присутствующие тоже молчали, хотя они и до этого не проронили ни звука. А он изо всех сил старался не поднимать глаз на парня, иначе ему бы не удалось погасить клокочущую внутри ярость.
– И кто принес в класс бутылку анисового ликера, ты, разумеется, не знаешь? – спросил он наконец.
– Нет, не знаю.
Еще одна пауза, покороче. Дука вытащил из ящика лист бумаги, ручку, положил их перед подследственным и сказал:
– Ладно, допрос окончен. Начинается письменный экзамен.
Парень посмотрел на него удивленно и даже попытался улыбнуться.
– На этом листке ты мне нарисуешь то, что я скажу. – И сказал, что нарисовать, в самых неприкрытых выражениях.
Этторе Доменичи снова покраснел, но не от стыда, а от страха, который внушал ему голос Дуки.
– Только не уверяй меня, что никогда этого не рисовал, – предупредил Дука его возражения.
Парень дрожащей рукой выполнил приказание.
– Так, а теперь то же самое, только женского рода, – велел Дука. – Понял, или тебе сказать, как это называется?
Этторе Доменичи изобразил женские бедра и требуемый объект.
– Молодец. Теперь я буду диктовать тебе фразы и отдельные слова, а ты знай себе пиши.
Он продиктовал первое слово, и не то чтобы Маскаранти, стенографист и двое полицейских вовсе не слышали подобных слов, но что-то в них содрогнулось от холодного, отчетливого тона, каким это слово было произнесено.
– Писать? – недоверчиво откликнулся парень.
– Когда говорят пиши – значит, пиши. – Дука стукнул кулаком по столу.
– Да, синьор. – Парень нацарапал слово.
– А теперь другое... – Дука выдал следующий термин.
Парень кивнул и написал.
– Хорошо, перейдем к предложениям. – Он наблюдал, как семнадцатилетний молокосос старательно выводит буквы. – Еще одно и под конец вот эти два слова.
Лист был уже весь исписан похабными рисунками и словами.
– Уведите его, – кивнул Дука на парня.
Этторе Доменичи удалился. Дука протянул листок Маскаранти.
– Отдашь графологам. Эти слова и рисунки были на школьной доске. Экспертиза установит, кто из них нарисовал и написал их.
– Слушаюсь, доктор. Кого следующего? Фьорелло Грасси?
– Нет. Любого, только не Фьорелло Грасси.
– Слушаюсь, доктор. – Потом подобострастно спросил: – Может, я чуть приоткрою окно, а то этот запах?..
– Потерпишь! Окно откроем, когда закончим допрос.
Было почти четыре утра.
4
К шести он допросил еще четверых: шестнадцатилетнего сифилитика Сильвано Марчелли, у которого отец сидел в тюрьме, а мать умерла; потом некоего Паолино Бовато, сына алкоголика и сводни, отбывавшей срок. Допросил семнадцатилетнего сына честных славян Этторе Еллусича, у которого был только один порок – азартные игры, и он давно бы уже сидел в колонии, если б не вмешательство инспекторши по делам несовершеннолетних. И последним – четырнадцатилетнего Каролино Марасси, выходца из честнейшей семьи, но сироту, начавшего приворовывать, за что и схлопотал год исправительной колонии.
Никто из них в тот вечер в школе ничего не делал и ничего не видел. Всех их заставили выпить анисового ликера и присутствовать при убийстве. Насильно заставили. Они хотели убежать из класса, но дружки-преступники не пустили. Ни один, естественно, не знал, кто принес в класс бутылку анисового ликера. Всех Дука заставил исчеркать лист рисунками и непотребными словами. Все они, вдыхая пары ликера, чувствовали дурноту, а один под конец даже сблевал. Маскаранти распорядился, чтобы пол вымыли, но запах в кабинете теперь стоял поистине тошнотворный.
– Проветрим, а? – не выдержал стенографист.
Дука поднял с пола вторую бутылку и откупорил ее.
– Три дня назад эти ребятишки налакались анисового ликера, крепостью почти в восемьдесят градусов. Они все еще находятся под действием алкоголя. – Он вылил всю бутылку на стул подследственного и на пол. – Поскольку закон запрещает мне вмазать каждому из них сапогом по морде, приходится прибегать к психологическим методам. Никто не сможет обвинить меня в плохом обращении с малолетними, к тому же анисовый ликер – сильный спиртовой очиститель, а детки нуждаются в хорошей чистке. От такого давления на психику кое у кого появятся рези в желудке, а кто-то, может быть, и расколется. Малютки уже четыре часа твердят мне, что ничего не делали, ничего не видели и ничего не знают. Поглядим, все ли они такие стойкие.