Покрышкин

Мать и отмолила сына в годы войны, ведь родительская молитва считается самой действенной. Сила ее, как свято верили в народе, неотразима. Эта молитва «со дна моря поднимет».
...Такие герои, как Покрышкин, не могут быть воспитаны за одно поколение. Даже если это поколение — одно из самых выдающихся в истории страны. Таких героев рождают века самобытного уклада народной жизни, уклада русского крестьянства. Наверное, как немногие в истории русский крестьянин был оклеветан, оболган или просто не понят...
Уже с петровских времен образованные на западный манер верхи российского общества все далее и далее уходят в своих представлениях от народного большинства. У А. С. Грибоедова в «Горе от ума» вырываются строки: «Чтоб умный, бодрый наш народ хотя по языку нас не считал за немцев...» Как правило, объединялись мужик с господином, российские солдат и офицер, лишь на поле боя с иноземным противником. Мир крестьянина, его жизнь дворяне знали очень неважно.
На Западе же презрение к русским «лапотникам», «москалям» стало общепринятым. Там попросту боялись тех, кто составлял главную основу победоносных армии и флота.
В послереволюционное, советское время учебники по истории представляли жителей деревни массой забитых и невежественных крепостных, в то время как по переписи 1858 года крепостные составляли лишь 34 процента населения. Лишь половина крестьян была в крепостной зависимости. Да и о тех еще А. С. Пушкин писал: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи?»
Получив в 1920–1930-е годы самый широкий доступ к образованию, выходцы из крестьян, опровергнув многие мифы о русском мужике, поднялись до высот государственной и военной деятельности, науки, искусства, литературы. На переломе серой на вид массы засияли редчайшие таланты, бриллианты маршальских звезд...
В последние годы появились обобщающие труды о крестьянстве, среди которых выделяются книги В. И. Белова «Лад» (М., 1989), М. М. Громыко «Мир русской деревни» (М., 1991) и Л. В. Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» (М., 2001).
В. И. Белов — известный писатель, никогда не порывавший связи с родной деревней, М. М. Громыко и Л. В. Милов — ученые, отдавшие избранной теме годы жизни.
После многолетнего изучения архивных документов (в XVIII веке уже довольно обстоятельных) Л. В. Милов дает подробное описание жизни великорусского пахаря — каким трудом добывал он свой хлеб, как жил, во что одевался и чем питался. Россия, пишет ученый, — это социум особого типа. Занятые изучением классовой борьбы и генезиса капитализма, наши историки почти не касались повседневной жизни русского крестьянина и определяющего ее природно-географического фактора. Настаивая на сходстве основных этапов развития России и Западной Европы, историки не обращают внимания на высказанную еще С. М. Соловьевым мысль о том, что «природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, — мачеха». Разница эта, как показывает Л. В. Милов, «глубоко принципиальна и носит фундаментальный характер».
Климат в землях, которые стали ядром государства Российского, отличен даже от Скандинавского полуострова и Финляндии, где ощутимо сильно смягчающее влияние Атлантического океана. И Североамериканский континент, значительно меньший, чем Евразия, не имеет резко континентального климата, даже в Канаде морозы нестойки. В меру теплая и влажная погода обеспечивала крестьянину Западной Европы размеренный труд. Как писали еще в XVIII иске, «в Англии под ярь и зимой пахать могут».
Не то в России с ее нарастающей к востоку континентальностью климата, весенними заморозками и летними засухами, постоянно рискованным земледелием на бедных почвах. На Вятско-Камской южно-таежной возвышенности почвы в основном подзолисто-болотные и дерново-подзолистые. Предки А. И. Покрышкина собирали в поте лица своего на этих землях, как показывает Л. В. Милов на данных 1802–1861 годов, скудные урожаи в среднем не выше, чем в три-четыре раза более засеянного.
В краю, где по полгода и больше лежит снег, получение и таких урожаев требовало огромного напряжения сил, многовековой борьбы за выживание. В кратчайшие сроки, отпущенные природой от весенних до осенних заморозков для земледельческих работ, надо было вложить все силы, работая от зари до зари, но и это не всегда гарантировало урожай... Еще В. О. Ключевский писал: «Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному труду, как в той же Великороссии». Тут Л. В. Милов добавляет, что для ровного и постоянного труда у наших предков никогда не было условий... Весь уклад жизни великорусского населения Европейской России носил четко выраженный «мобилизационно-кризисный характер».
Жизнь и история выковывали в русском народе ту мощь, которая не раз поражала иноземцев и на поле брани, и на пашне, и в заводских цехах. Хотя выдерживали все же не все, немало написано и о русской апатии, отчаянье, лени...
В условиях постоянного риска, когда уровень урожайности был все же несоизмерим с громадой вложенного труда, русский был консервативен, привержен традиции и обычаю в своем хозяйстве. Хотя этот настрой, как пишет Л. В. Милов, «сочетался с необыкновенным умением русского крестьянина приспособиться к тем или иным местным условиям и даже превратить недостатки в своего рода достоинства... Крестьянское восприятие природы — это прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание изменений в ней, фиксация работы разнообразных природных индикаторов... Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явлений в целом позволило крестьянину приспосабливаться к тем или иным годовым, сезонным и сиюминутным изменениям климата».
Следует, правда, сказать, что восприятие самим великорусским пахарем своего бытия весьма отличалось от восприятия современного социолога и экономиста, которого даже при доброжелательности к крестьянину ужасают порой его неимоверный труд и условия существования.
Определяющее воздействие на отношение русского крестьянина к своей жизни, безусловно, оказала вера. О человеке в том уходящем от нас мире русской деревни судили по тому, насколько он соблюдает христианские заповеди. И люди, даже далекие от идеала, стремились «жить по-божески». А о бессовестных говорили: «Креста на тебе нет». И это были не присказки, сохранившиеся и сейчас в речи...
Как пишет М. М. Громыко, «религиозность крестьян была очень цельной, слитной с их образом жизни. Искренне верующий человек просто не мог плохо хозяйствовать на чемле, которую считал созданием Божьим, или отказать в помощи нуждающемуся». Безусловно, только христианская нравственность обеспечивала прочность русской семьи.
Свидетельствуют собранные М. М. Громыко материалы и о патриотизме русского крестьянства. Глубина народной памяти в былинах, исторических песнях, преданиях, имевших широкое хождение, измерялась многими веками. Не обучаясь в элитных школах и университетах, крестьяне прекрасно знали основные вехи своей истории — и княгиню Ольгу, и князя Владимира Красное Солнышко, и татарское нашествие, и Куликовскую битву, и Ивана Грозного, и Ермака, и Суворова, и Степана Разина, и Петра Великого, и героев Отечественной войны 1812 года... В XIX веке ученые наконец заинтересовались и описали последних из многих поколений народных сказителей былин («вещих дядей»). Слава о лучших из них распространялась на Севере по целым губерниям. Долгими зимними вечерами завораживали они слушателей рассказами о подвигах богатырей. Слушая, например, прожившего 94 года Трофима Рябинина из Заонежья, который исполнял 23 былины и две исторические песни XVI-XVII веков, фольклорист П. Н. Рыбников поражался: «И где Рябинин научился такой мастерской дикции? Каждый предмет у него выступал в настоящем свете, каждое слово получало свое значение». Илья Муромец был главным героем Т. Рябинина.