Воспоминания

Пути прусского флота редко скрещивались с путями прусской политики. Когда это случалось, то происходило это примерно так, как рассказывали нам участники плавания «Газели» в Японию (1864 г). Недалеко от Иокогамы выбросилось на берег и было ограблено одно немецкое судно. Для его спасения командир «Газели» – капитан 1 ранга фон Ботвель – высадил десантный отряд. На берегу ему повстречался даймио{2}, потребовавший земного поклона. Наш командир отказался. Вокруг даймио сидели три тысячи японских рыцарей в стальных панцирях; головы их были опущены, а руки положены на рукоятки мечей. Наконец, капитан нашел выход, предложив даймио такой поклон, какой полагается при встрече с принцем крови в Пруссии. Эта формула была принята; затем были заряжены и взяты на руку ружья, после чего моряки прошли беглым шагом мимо самураев.
Корабли применялись и для репрессий против экзотических государств. Как правило, однако, мы ходили тогда только в учебные плавания, не имевшие другой цели, кроме подготовки личного состава флота.
Нечто от средневековья было и в наших достижениях во время войны. В 1866 году «Ниобея» должна была считаться с возможностью встречи в Ламанше с австрийским паровым корветом «Эрцгерцог Фридрих», и в качестве парусного судна ей следовало уклоняться от боя. Я был тогда третьим номером у носового орудия и должен был заряжать его с дула; рядом со мной лежала пика на случай, если враг попытается взять нас на абордаж. У других моряков были приготовлены топоры, которыми они должны были вырубить ступени в корпусе вражеского судна. Близ островов Силли мы заметили лежавший в дрейфе корабль, похожий на австрийца. Он плавал под парусами, но потом поднял трубу, развел пары и стал преследовать наше судно. Ночью нас разделил туман. Когда вблизи Плимута туман рассеялся и мы встали к орудиям, готовые к бою, фрегат поднял норвежский флаг, и мы, юнцы, лишились радости боя. Позднее, в Киле, мы подошли с заряженными орудиями к спускавшимся к морю улицам старого города, в то время как пруссаки под командой Мантейфеля перешли канал у Гольтенау и оставалось невыясненным, окажут ли сопротивление австрийцы, которыми командовал Гобленц; однако Гобленц погрузился в железнодорожные вагоны и уехал. Наш оркестр проводил его маршем. Австрийских офицеров в Киле очень любили; их многочисленные помолвки оказались теперь расторгнутыми, но они все же завоевали сердца, между тем как проглотившие аршин пруссаки явились для того, чтобы сорвать желанное образование маленького шлезвиг-гольштейнского государства. Несмотря на внешнее положение, победа Тегетгофа при Лиссе{3} обрадовала нас так же, как если бы мы одержали ее сами. В 1864 году австрийский флот мужественно сражался на нашей стороне в тяжелой битве близ Гельголанда{}», и мы все еще считали Австрию братским германским государством; о ее чехах и поляках тогда не думали.
Благодаря событиям 1866 года{5} уважение к нам заграницы значительно возросло. До этого мы имели случай с горестью убедиться в Кадиксе, что на нас смотрят сверху вниз, и испанский офицер заставил нас долго ждать при посещении верфи. А в 1867 году, когда мы пришли в Марсель, на борт корабля бросилась масса людей, чтобы посмотреть на Prussiens{}»; в Ницце в ярмарочных палатках были выставлены пушки, сделанные из спичек. Нужно, однако, сказать, что высокомерие и плохо сдерживаемая злоба французских офицеров явились для нас прелюдией к 1870 году.
Весной 1870 года из четырех разных кораблей была образована наша первая броненосная эскадра; я служил младшим лейтенантом на ее флагманском корабле «Кениг Вильгельм». Принц Адальберт, которого просили взять на себя командование эскадрой, не стоял уже на высоте положения, но король после некоторых колебаний поручил ему руководство кораблями на время плавания к Азорским островам; это был для него своего рода прощальный праздник. На подготовку личного состава броненосных кораблей все еще оказывали влияние обычаи парусного флота; во время этого путешествия мы пытались даже идти под парусами, но корабли остались неподвижными. Тогдашнее состояние прусского военного флота характеризуется тем обстоятельством, что в наших германских гаванях не было доков для крупных кораблей. При строительстве судов, очевидно, не учли, что железные корабли необходимо ежегодно ставить в доки для очистки. К тому времени, когда возникла угроза войны с Францией, корабли эскадры не бывали в доке уже ряд лет; как выяснилось впоследствии, к «Кенигу Вильгельму» пристало свыше 60 тонн ракушек; вызванное этим утяжеление корабля и трение снизили скорость с 14 до 10 узлов. Авария в машинном отделении заставила нас зайти для долгосрочного ремонта в Плимут, и английский адмирал предложил нам док. Почему мы не приняли его предложения, так и осталось для меня неясным; в офицерской кают-компании рассказывали тогда, что дело было в принце, который не мог оставаться все время в доке. Как бы там ни было, в середине июля мы прошли Ламанш, не заходя в док и не ожидая нападения французов, которым мы могли противопоставить лишь снаряды для учебной стрельбы, начиненные горохом, и трубки, дававшие осечку во всех случаях жизни.
Приблизившись 16 июля к Вильгельмегафену, где уже развернулась мобилизация, мы не могли войти в гавань, так как шлюзы еще не были готовы; пришлось остаться на рейде. Опасности, связанные с отсутствием дока, ослабляли эскадру; любая пробоина в днище не могла быть заделана, а это означало потерю боеспособности. Стоянка на внешнем рейде была тяжелой. Нас предполагалось использовать в случае нападения на Гамбург или иной пункт на побережье Северного моря.
Мы выходили в море дважды. В первый раз для того, чтобы подкараулить на широте Доггер-банки два новейших французских броненосных корабля, посланных на соединение с французской Балтийской эскадрой; во второй раз – после сильного шторма, когда мы ожидали встретить рассеянные бурей корабли французского флота на траверзе Гельголанда. Однако оба раза до боя не дошло. Армия обвиняла нас в том, что мы не атаковали весь французский флот, когда, возвращаясь на родину, он вдруг появился у Вильгельмсгафена. Мы, юнцы, также были возмущены бездействием, но оставление эскадры в гавани было правильным. У нас было три броненосных корабля против восьми; мы делали всего 10 узлов, и хотя в журнале «Гартенлаубе» капитан Вернер разрекламировал «Кенига Вильгельма» как самый мощный корабль в мире, это не могло устранить тройного превосходства сил врага. Поэтому можно было ожидать бесполезной потери всего нашего флота в условиях, когда восстановить его было невозможно. Неморякам также трудно было понять, почему мы не решились хотя бы на вылазку. Однако начавшееся морское сражение нельзя прервать, когда враг имеет превосходство в скорости. Все же бездействие флота было поставлено нам в вину. Нам даже не засчитали службы на войне.