Пришествие Короля

О, эти двенадцать долгих дней! Они показались мне двенадцатью месяцами, годами, столетиями! Первые четыре дня бури продолжали завывать вокруг моей башни. Большую часть времени было так темно, что я едва отличал ночь ото Дня, и лишь молнии временами освещали ослепительным светом мой маленький мир. Я чувствовал себя одиноким на своей вершине Я уплывал от земли и моря, от бурь и круговерти хаоса, что кипели там, внизу. И лишь кольцо огней внизу у башни говорило мне, что, когда минет тьма, хоть что-то в мире останется постоянным.
Много, много тягостных часов провел я, глядя на лик моря. В своей высокой башне, выраставшей над самым обрывом, я был как раз там, где сошлись в схватке земля, море и небо. Каждый раз, пересекая комнату в башне, я невольно воображал себе, будто бы выхожу из моря на сушу и обратно, пока еще не принадлежа полностью ни тому, ни другому. Но именно море очаровывало меня. Даже отрываясь от узкого окна, я помнил о его неизменном присутствии. Хотя ничто не могло поколебать могучей скалы и выраставшей из нее твердыни, что служила мне пристанищем, мне казалось, будто бы волны прибоя вздымаются и опускаются внутри меня и в воздухе вокруг меня.
В этой темноте и мраке, среди воображаемого крушения времени и пространства я мог подумать, что по-прежнему нахожусь во чреве матери моей Керидвен (иногда я так и думал). Я начинал думать, что ночь души моей никогда не минет. Но наутро пятого дня она минула — солнце пробудило меня на заре таким веселым и ярким светом, который и вообразить в это время года трудно. Это длилось несколько дней, за которые я почти сумел выбросить из головы надвигающуюся на меня беду. Когда я не спал, я проводил время, высунувшись из выходящего к морю окна, и следил, как чайки, взмахивая крыльями, скользят по воздуху так близко, что я почти мог коснуться их. Они были подобны бликам на волне, белы, как снег на вершинах гор, как полная луна. Они качались, словно осколки солнечного света на океанских бурунах, рукавицы моря: быстрые, гордые, пожирающие рыбу птицы Манавиддана маб Ллира.
Больше всего поразило меня, как легко, без усилий скользили они в незримой стихии. Едва заметное движение мускулов требовалось им, чтобы нырнуть, взмыть в высоту, парить в воздухе, а затем, чуть изменив наклон крыла, скользнуть прочь вместе с порывом крутящегося ветра, чтобы с великолепной точностью опуститься прямо на острый выступ скалы, на котором едва хватало места для их перепончатых лап. Изо всех тварей земных они живут в самой яростной и негостеприимной из стихий. Бури сотрясают утесы, выворачивая деревья с корнями и швыряя на сушу сам океан. И все же морские птицы спокойно плавают в нем, доверяясь королю, что лежит на песчаном ложе. Они используют его силу для собственных целей, понимая природу его бытия, и применяют слепую силу ветра для того, чтобы подняться к небу ближе, чем прочие сотворенные существа.
Он, до Потопа рожденный.
Тела и крови лишенный,
Он лет своих не считает.
Ни смерти, ни друга не знает, —
бормотал я про себя, часами глядя на кружащихся и кричащих чаек.
Много десятков столетий
Он прожил на этом свете,
Земного лика огромней —
Живущий, хотя не рожденный.
Добро и злодейство несущий,
Незримый и вездесущий,
Он тот, кто все разрушает,
Он тот, кто кары не знает
И не ведает покаянья…
Я тоже мог доставить себе удовольствие поучаствовать в мистерии Океана. Внизу, подо мной, он раскрывался во всей своей бесцельной красе и силе, гоня строй за строем белогривую свою конницу в притворном наступлении на приземистые береговые валуны, игриво перекатывая их со скрежетом, который дрожью отзывался во всей Башне Бели. Меня так и тянуло вытянуться и посмотреть вниз, на их бурную схватку, а затем взглянуть на дальнюю равнину открытого моря. После тяжелых дождей предыдущего дня воздух был сверкающе чист, и на северо-востоке на горизонте я мог различить окутанный туманами остров, где, как говорят, Гвайр маб Гайриоэдд стенает в своем вечном заточении.
Поверхность океана казалась странно неподвижной, испещренной морщинками бесчисленных волн и яркими пятнышками бурунов, что шли друг за другом на равном расстоянии. Ощущения движения или глубины не было. Она казалась бугорчатой, лоснящейся шкурой какого-то чудовищного змея, неподвижно лежащей у моих ног. Только там, где все сходилось, там, где в вышине сидел я, можно было говорить о Движении, глубине, беспредельной мощи и всепожирающей тьме, скрывавшей тысячи миров, о которых мы в нашем мимолетном поверхностном существовании забыли.
Я осознал и то, что глубина отражает и хранит эти другие бескрайние миры, по нижнему краю которых мы ползаем. Тени огромные, как кантрефы [16] былых королевств, нависали или скользили с немыслимой быстротой над спокойным маслянистым блеском моря, меняя очертания в мгновение ока. Солнце пробивалось из-за облаков, низкими косыми лучами с волшебной быстротой пробегая по золотой луже океана и заставляя меня охватывать всю его ширь одним восхищенным взглядом. Ночью почти с такой же легкостью читалась и мерцающая книга неба, отраженная в зеркальной глубине. Так Котел Поэзии и Мудрости лежит внизу, и наверху, и повсюду, проявляясь в ауэне, который вдохновляет бардов и провидцев, становясь поводырем в низменном, шумном и быстро преходящем мире людей.
Несмотря на все мое любопытство и восхищение при зрелище яркого мира, в котором я так недавно оказался, временами на меня накатывали острейшие приступы страха. Иногда, когда я смотрел вниз, в хмурую бездну вод, меня охватывало головокружение и я ощущал желание быть затянутым в нее, унесенным от утесов и ложа океана в забытье запредельной тьмы. Как волшебные насекомые, которых Нудд Ллау Эрайнт разбросал в воде для того, чтобы уничтожить злобный народ Кораниайд, распадусь и я на девять составляющих, на грязь и воду девятой волны, цветы и крапиву — на три капли, что остались после года и одного дня кипения в полночном котле Керидвен.
Однажды на остром выступе скалы появились два баклана. Они стояли там — черные, резкие, угловатые. Я расхохотался, увидев, как мои глупые стражи стреляли с обрыва. Их стрелы попадали в камень и падали вниз, пронзая вздыхающую поверхность моря, но мрачные нахохлившиеся птицы даже не шевельнулись ни разу. Перепуганные воины побежали назад, в кольцо костров. Я показал им язык — все, что я мог сделать, чтобы не издеваться над ними вслух.
К концу первой недели на мой подоконник прилетела маленькая птичка с вздернутым хвостиком и спрыгнула на пол, туда, где луч света нарисовал на плитах широкую золотую полосу. Мы сразу же подружились, и я счел такое доверие за добрый знак. Полуднем того дня аббат Мауган пришел меня навестить и снова стал меня уговаривать позволить ему окрестить меня. Это не было для меня неожиданностью, и теперь, когда я успел поразмыслить над этим, я не видел никакой особенной причины отказывать этому доброму человеку в его желании. Никто не помешает снести голову некрещеному ублюдку, но у невинного дитяти, только что принятого в лоно церкви, наверняка не будет недостатка в заступниках. Если то, что аббат Мауган говорил мне по поводу милого характера короля, правда, то шансы у меня на самом деле невелики. Но и малый шанс все же шанс, а альтернатива в любом случае была слишком неприятной.
— Хорошо, — нехотя уступил я. Мой друг был настолько доволен, что мне стало даже немного стыдно от того, что я не проявил большей радости. Однако он настолько спешил совершить крещение, что мое поведение не слишком тревожило его. Вмиг он обернул мне плечи полотенцем, осенил меня знаком Креста и затараторил: