Дикий город

— А как насчет этого... ну, крутого обращения? Могут заставить тебя отмыть им уголь добела?
— Угу. Но если ты ничего не сделал, дело шить тоже не станут. И жестокостей не будет, если сам же не напросишься... По крайней мере, — осторожно добавил собеседник Багза, — со мной они всегда вели себя честно. У меня здесь уже пятая отсидка, и все за пьянку и дебоши, но надо признать, что парни всякий раз обращались со мной очень даже мило.
— Сказки прямо какие-то.
— Ну-у, не совсем. Во всяком случае в том, что касается обращения с заключенными. Но то, какие порядки в этом городе... — Он покачал головой. — Как мне представляется, есть здесь по крайней мере один законник, заместитель шерифа Лу Форд, который запросто может пристрелить человека, едва взглянув на него. Место-то это открыто для всех. Тут и игорные дома, и бутлегерские кабаки, и притоны. А заправляют ими ой какие нехорошие детишки. Но с Фордом они предпочитают не пререкаться. Держит их в ежовых рукавицах, все под ним ходят.
— Ты сказал, что он заместитель шерифа. А что сам шериф?
— Стар и болен. Кажется, после выборов я его так ни разу и не увидел. В общем, тут всем заправляет Форд, по-настоящему заправляет. И город, и весь округ у него в кармане, и никто пальцем не шевельнет без его одобрения. Но самое смешное в том, что он вовсе не производит впечатления крутого парня. Молодой, симпатичный, всегда улыбается...
— Но и про револьвер не забывает?
— Не-а. Единственный «законник», который ходит без оружия. Но я... — мужчина беспомощно развел руки, — я и вправду не знаю, как ему это удается. Ну не могу я этого объяснить. Тебе бы лучше самому посмотреть его в деле.
Багза посадили ранним утром. Где-то во второй половине дня в двери заскрежетал ключ и охранник вывел его из камеры. Вместе они поднялись и оказались на первом этаже. Багз смекнул, что сейчас его поведут в суд, но вместо этого страж порядка вручил ему десятидолларовую бумажку и указал на дверь.
— Это от Лу Форда, — пояснил он. — Он хочет поговорить с тобой, но полагает, что сначала тебе надо немного привести себя в порядок.
— Но... а какие обвинения мне предъявлены?
— Да никакие. Лу их все похерил. Как будешь готов, иди к Лу домой. Тебе любой скажет, где он живет.
— Эй, подождите минутку! — ощетинился Багз. — Зачем это я ему понадобился, и что случится, если мне самому вовсе не захочется его видеть?
— А вот это, мистер, вы и сами узнаете. И если повидаете его, и если откажетесь от встречи.
Багз побрился и постригся. Купил белую рубашку и галстук, а поношенный костюм попросил почистить и отгладить. Как и во всяком «городе-выскочке», цены здесь были что надо, а потому от полученной десятки у него почти ничего не осталось. Потратив сдачу на чистильщика обуви и пачку сигарет, он отправился искать дом Лу Форда.
В городе было два района «старожилов». Один представлял из себя традиционное поселение мексиканцев и «белого мусора» — так, лачуги да хибары, — зато второй выглядел иначе. Расположившись на холме, он как бы с высоты взирал на остальной город: несколько кварталов, вытянувшихся вдоль трехполосных дорог, и просторные двухэтажные дома на обочинах. Если не считать различий в цвете — а они были обычно бледно-голубые, просто белые или коричневатые, — все дома были на одно лицо. Удобное сочетание колониального и испано-мавританского архитектурных стилей. У каждого дома было длинное крыльцо (галерея), тянувшееся вдоль всего фасада. Несмотря на регулярные перебои с водой, перед каждым домом росли кусты, а под раскидистыми деревьями простирались тенистые лужайки.
Дом Форда был угловой. На подъездной дорожке стоял новый «кадиллак»-кабриолет. Маккена взошел на крыльцо и постучал в дверь. Ответа не последовало. Нажал на кнопку звонка, но тут же обнаружил, что он не работает. Снова постучал. Чуть пригнувшись, он разглядел прикрепленную к двери потемневшую от времени бронзовую табличку:
"Д-р Эймос Форд.
Входите".
Багз смекнул, что доктор приходился Л у отцом. Добрый сердцем, но недальновидный по части финансов, он умер несколько лет назад, оставив сыну лишь этот дом, да и на него уже была оформлена закладная. Судя по всему, надпись на табличке, призывавшая пациентов беспрепятственно входить в дом, уже не действовала, и ее оставили на двери то ли из сентиментальных соображений, то ли просто не захотели возиться с отвинчиванием. Хотя как посмотреть...
Она ведь по-прежнему была на двери, не так ли? И почему бы прохожему, случайно оказавшемуся в этом городе, не принять написанное на ней за чистую монету? Или что, вот так стоять и до крови сбивать кожу на костяшках пальцев, барабаня в дверь? Ему было сказано — приказано — повидать Форда, да и табличка прямо призывала его войти внутрь.
Багз так и сделал.
Он очутился в узкой и довольно темной прихожей, поскольку двери в комнаты по обе стороны были закрыты. Единственным источником света являлся солнечный луч, струившийся сверху по лестнице — где-то из правой двери на верху ее. От-туда же доносились приглушенные голоса. Похоже, там ругались. Слышался скрип кроватных пружин, мужчина сардоническим тоном, говоря как-то нараспев, пытался успокоить женщину, тогда как та отвечала ему внешне спокойным, но, похоже, разъяренным голосом.
— Ну что ты, Эми... Ты же знаешь, я...
— Да, я знаю тебя! Вот что я знаю, Лу Форд!
— Эми, но она же ровным счетом ничего не значит для меня! Клянусь тебе. Это просто бизнес.
— Ты лжец! Какой еще бизнес?! Ну, чего молчишь, давай продолжай, я слушаю!
— Но, дорогая, я же тебе уже рассказывал! Это весьма щепетильное, конфиденциальное дело, и я не могу распространяться насчет его. Ну почему бы тебе не оставить все как есть, и...
Послышались надрывные, яростные рыдания. Потом резкое «кра-ак» от соприкосновения жесткой ладони с плотью щеки. Затем женщина бросилась вон из комнаты, продолжая всхлипывать от душившего ее гнева и сжимая в руке кучку нижнего белья.
Освещенная бившим из двери солнцем, она принялась натягивать трусики. Наконец, попрыгав с одной ноги на другую, все же справилась с этой задачей, потом свела плечи и стала укладывать груди в чашки бюстгальтера.
Это было все, что видел Багз, — все, что он позволил себе увидеть. Резко развернувшись, он снова вышел на крыльцо, заливаясь краской стыда и смущения от того, что только что лицезрел.
Вот такой он был, ничего не попишешь. Скромняга. Кто-то мог бы назвать его безнадежно старомодным, хотя сам он никогда не рассматривал подобные вещи с позиций моды. Да, он убивал, выполнял грязную, удручающую работу, годами общался с полнейшими дегенератами. Это была среда его обитания — жестокость, грязь, смрад. И все же за всю свою жизнь он видел только трех обнаженных женщин, одна из которых была к тому же его женой.
Как же ему хотелось, чтобы он не видел сейчас эту девушку. По силе это было сродни тому изматывающему чувству голода — только бы не видеть ее в этой постыдной наготе!
Но еще он хотел, просто жаждал снова увидеть ее, боготворить ее и обращаться с ней с должной нежностью и любовью. Потому что — да, Господи, — она же того заслуживала! Независимо от того, что делала и как все это могло быть воспринято со стороны.
При этом он видел не только ее наготу, и сейчас мог бы признать, что она не так уж сильно отличалась от многих других женщин, которых он повидал в своей жизни, хотя бы на картинке. Маленькая, аккуратно сложенная молодая женщина с приятным лицом, песочно-коричневатыми волосами, собранными сзади в пучок. А он стоял там и глазел... Внезапно у него перехватило дыхание от того, что он увидел.
Знаете ведь как бывает. Костюм за триста долларов не привлекает вашего взгляда, ваза эпохи династии Минь не вызывает никакого интереса. Но истинная красота, совершенство — это всегда при них, и вы обязательно их увидите, если будете смотреть достаточно долго. Вы их увидите и распознаете вне зависимости от того, что смогли узреть раньше.