Проклятие Гавайев

– Они не станут по мне скучать, – добавил он, – увидимся в Коне.
– Ладно, – сказал я, – а в Гонолулу ты не задержишься?
Он покачал головой.
– До банка еще долго, – ответил Эккерман, сверившись с часами, – откроется в девять. Мне нужно быть дома к обеду.
– Удачи, – сказал я, – береги руку.
Он улыбнулся и полез в карман куртки.
– Спасибо, Док, – сказал он, – тут кое-что для тебя. Путь может оказаться долгим.
Он положил мне в руку склянку и указал на уборную.
– Лучше сделай это прямо здесь, – продолжал он, – тебе ведь незачем приземляться с чем-то незаконным на руках.
Я согласился и быстро прошел в туалет. Выйдя, я вернул ему склянку и сказал:
– Чудесно. Мне уже похорошело.
– Вот и славно, – ответил он, – мне кажется, это вся помощь, которая тебе может здесь понадобиться.
 
Дебильные приключения
Мой друг Джин Скиннер встретил нас в аэропорту Гонолулу, припарковав свой черный понтиак «ГТО» c откидным верхом на пешеходной дорожке возле багажной карусели и отражая возмущение публики безумными взмахами рук и дерганой моторикой человека с серьезными намерениями. Он топал взад-вперед перед машиной, потягивая пиво из коричневой бутылки и напрочь игнорируя азиатку в форме контролера стоянки, которая из кожи вон лезла, чтобы привлечь его внимание, пока он бегал глазами по залу выдачи багажа.
Я увидел его еще с верхушки эскалатора и сразу осознал, что нам придется забирать вещи в спешке. Скиннер слишком привык работать в боевых условиях, чтобы узреть что-то зазорное в том, чтобы въехать по пешеходной дорожке в эпицентр злющей толпы с целью захватить то, за чем он сюда прибыл… в данном случае, меня. Потому я и спешил к нему с карнегианской улыбочкой на лице.
– Не переживай, – увещевал он контролершу, – через минуту меня здесь не будет.
Кажется, многие ему поверили, или, по крайней мере, очень хотели. В Скиннере все говорило о том, что его лучше не провоцировать. На нем была белая льняная куртка с как минимум тринадцатью сделанными на заказ карманами по принципу "все свое ношу с собой" – от фосфорной гранаты до водонепроницаемой ручки. Голубые шелковые слаксы беспардонно измяты. Носков на командоре не было, лишь дешевые резиновые сандалии, которыми он шлепал по плитке. Он был на голову выше любого в аэропорту, глаза спрятаны за иссиня-черными солнцезащитными очками из сайгонского стекла. Тяжеленная, составленная из прямоугольных звеньев тайбатская цепь на шее могла быть куплена только в ювелирном магазине в одной из темных подворотен Бангкока. На запястье болтался золотой ролекс с ремешком из нержавеющей стали. Сам факт его нахождения в толпе туристов с материка, едва сошедших с рейса "Сан-Франциско – Алоха", был неуместен. Скиннер отнюдь не проводил тут каникулы.
Он протянул мне руку.
– Здравствуй, Док, – поприветствовал он со странной улыбкой, – я думал, ты с этим делом завязал.
– Так и есть, – сказал я, – но стало скучно.
– И мне, – признался Скиннер, – я уже выезжал из города, когда мне позвонили. Кто-то из марафонского комитета. Им потребовался официальный фотограф с окладом в штуку в день.
Он кинул взор на связку новеньких никонов на переднем сиденье авто.
– Я не смог их послать. Это шальные деньги.
– Боже, – сказал я, – ты, никак, в фотографы заделался?
На секунду он уставился в пол, а потом медленно повернулся ко мне, вращая зрачками и обнажая солнцу зубы.
– На дворе восьмидесятые, Док. Я тот, кем приходится быть.
Скиннер не чурался денег. И, тем паче, лукавства ради них. Когда мы познакомились в Сайгоне, он работал на ЦРУ, летая на вертолете "Эйр Америка" и заколачивая, как поговаривали его знакомые, $20.000 с гаком в неделю на опиуме.
Мы всегда избегали темы денег, а он, к тому же, вегетативно не переносил журналистов, но вскоре мы подружились, и я провел последние недели войны, куря с ним опиум на полу его номера в "Континенталь Паласе". Мистер Хи приносил трубку ежедневно в районе трех – даже в тот день, когда в его дом в Чолоне попала ракета – а мы безмолвно лежали в ожидании магического дыма.
Одно из моих наиболее четких воспоминаний о Сайгоне – растянувшись на полу и приложив щеку к прохладному белому кафелю, я слушаю призрачный, сопранный лепет мистера Хи, который скользит по комнате с длинной черной трубкой и лабораторной газовой горелкой, беспрестанно и сосредоточенно что-то завывая на неведомом нам языке.
– Для кого ты сейчас пишешь? – спросил Скиннер.
– Освещаю гонку для медицинского журнала.
– Замечательно, – пробурчал он, – мы сможем использовать хорошие медицинские связи. Какие наркотики у тебя с собой?
– Никаких, – ответил я, – совсем никаких.
Он пожал плечами, потом взглянул на пришедшую в движение карусель и посыпавшиеся со спускного желоба сумки.
– Как скажешь, Док, – сказал Скиннер, – давай-ка загрузим твои вещички в машину и свинтим отсюда, пока меня не сграбастали за особо тяжкое преступление. Я не в том настроении, чтобы с кем-то лаяться.
Толпа зверела, а восточная полисменша выписывала квитанцию. Я выхватил пиво из руки Скиннера, сделал продолжительный глоток и швырнул свою кожаную сумку на заднее сиденье. Вслед за этим я представил Скиннера моей невесте.
– Ты, видимо, сбрендил, – сказала она, – парковаться на пешеходной дорожке!
– Мне за это платят, – парировал он, – если бы я был в своем уме, нам пришлось бы переть твой багаж вплоть до стоянки.
Пока он загружал сумки, она не сводила с него глаз.
– А ну отвали! – гаркнул Скиннер мальчишке, который вертелся возле машины, – хочешь, чтоб прибили?
На этом этапе активность толпы снизилась до нуля. Чтобы мы там ни вытворяли, умирать никому не улыбалось. Мальчишка исчез, когда я скатил чемодан с карусели и перебросил Скиннеру, который едва успел поймать его, прежде чем тот грохнулся, и аккуратно уложил на заднее сиденье.
Контролерша строчила новую квитанцию, уже третью за десять минут. Она явно теряла терпение.
– Даю вам шестьдесят секунд, – кричала она, – потом придет эвакуатор.
Скиннер ласково похлопал ее по плечу, забрался в машину и завел двигатель, который откликнулся резким металлическим ревом.
– Вы слишком симпатичны для этой галимой работы, – сказал он, вручая ей визитку, которую взял с приборной панели.
– Позвоните мне в офис, – добавил он, – вам нужно позировать обнаженной для открыток.
– Что?! – проорала она, когда Скиннер давал задний ход.
Толпа молча рассеивалась, крайне недовольная тем, что нам удалось спастись.
– Вызовите полицию! – крикнул кто-то.
Контролерша верещала по рации, а мы присоединились к потоку машин, оставляя за собой скрежет движка.
Скиннер извлек еще одну бутылку пива из маленькой морозильной камеры на полу около сиденья, потом немного подержал руль коленями, пока чесал макушку и прикуривал сигарету.
– Куда, Док? – спросил он, – в "Кахала Хилтон"?
– Угадал. Далеко это?
– Далеко, – ответил он, – придется сделать остановку, чтоб зацепить еще пива.
Я откинулся на горячую кожу сиденья и закрыл глаза. По радио звучала странная песня про "хула хула бойз" на манер Уоррена Зевона:
…Хайна йа маи ана ка пуана
Хайна йа маи ана ка пуана…
Я видел, как уходит с пикника
Она с одним парковщиком
И жирным из бассейна, чья рука
Ее ладонь держала…
Скиннер ударил по газам, и мы помчались колбаской, в 15 сантиметрах уйдя от столкновения с неповоротливым грузовиком с ананасами и прорываясь через свору бродячих собак, перебегавших шоссе. Мы задели гравий подвеской, и задняя часть заходила ходуном, но Скиннер вырулил. Собаки простояли на своем недолго и в панике бросились врассыпную, когда он высунулся и на ходу треснул одну из них по голове бутылкой пива. Тут понтиак атаковал большой желтый зверь с тощими боками, длинной тяжелой челюстью дворняги в десятом поколении и тупостью отморозка, который всю жизнь на кого-то прыгает и привык к тому, что оппонент пасует. Он летел прямо под левое переднее колесо, пронзительно лая, и его глаза внезапно округлились, когда он понял – поздно, Скиннер не свернет.