Другой

— Ты все время забываешь, — сказал он Холланду, — что нельзя давать гирям опускаться до конца. Часы очень старые. К старым вещам надо относиться бережно.
Холланд скорчил рожицу пай-мальчика и изрек:
— "Кто коснется волоса на твоей седой голове, умрет, как собака, — так я сказал!" О'кей, Барбара Фритчи. — Он засмеялся и дунул в губную гармонику.
— Гадство — убери ее сейчас же!
— Черт! — Холланд напустил на себя скорбное выражение. — Прошу прощения — забыл. — Его раскаяние было запоздалым, ибо в ту же секунду красное лицо Джорджа Перри возникло в дверях — волосы коротко острижены, колючие, как морской еж, глаза светлые и измученные.
— Эй, дуди подальше отсюда, понял! — прошипел он злобно.
Ценные указания были даны, дверь закрылась и, перекрывая безнадежные увещевания дяди Джорджа, прорвались громкие рыдания тети Валерии.
— Пожалуйста, Ви, не надо. Цыпа! Пожалуйста, не плачь больше. Постарайся, если можешь, — для меня, для Рассела. Прошу тебя!
— Кто тронет волос с этой  седой головы... — пошутил Холланд. Он прокрался по коридору и подслушивал у дверей. — Тетушка Ви уезжает.
— Уезжает? В лечебницу? — Нильс встал рядом с ним.
— Нет, отправляется в путешествие. Я слышал, мистер Тассиль сказал, что смена обстановки ей полезна.
— Надеюсь, так оно и есть. Она очень несчастна. — Он думал о том, что можно сделать, чтобы облегчить ее страдания. Немногое. Когда люди умирают, близкие всегда плачут; вот и все, что остается после смерти: плач, сожаления, воспоминания...
Нильс подошел к окну и сдвинул штору, чувствуя, как солнце пробивается сквозь тюль. Смотрел через улицу, думал, как много листьев на сассафрасовом дереве у дома Иоахима, — листьев, похожих на перчатки. Взгляд его не мог миновать сарая, в котором когда-то Холланд раскидал промасленные тряпки и поджег их. Клепки стены до сих пор обуглены. Сассафрасовые перчатки, трех-четырех-пятипалые листья. Sassafras albidum, как учат картинки Чаутаука.
Наверху, в самых верхних ветвях, — его стрела; нет, собственно говоря, Холланда. Но что же случилось? Куда подевались их луки? Под деревом — не под этим, а под каштаном на задах их дома — отец повесил мишень. В их день рождения, три года назад. Луки и стрелы в подарок. У Холланда в колчане была одна очень красивая стрела: древко обвито яркой ленточкой, перья ястребиные, а не петушиные. Моя счастливая стрела, заявил он. Залп по мишени. «Погодите, парни, дайте я вам покажу». Отец помог собрать выпущенные стрелы, снисходительно отвел дистанцию поменьше, показал, как придерживать стрелу пальцами, одновременно натягивая тетиву.
— Я попал в нее — я попал в нее! — Нильс вытащил стрелу из круга мишени; Холланд мрачно хмурился на свои промахи. Мама крикнула из кухни: «Милый, телефон — страховая компания!» — и отец ушел, и новые стрелы вонзились в мишень.
— Черт! — Стрелы Холланда продолжали лететь мимо. Наложив счастливую стрелу на тетиву, он ждал, пока Нильс на цыпочках тянулся, вытаскивая свои стрелы.
Тванг!
Стрела слетела с лука Холланда, просвистела в воздухе; Нильс обернулся, стрела вонзилась ему в горло.
— Несчастный случай! — доказывал Холланд, когда доктор Брайнард ушел.
— Отдай стрелу брату! — приказал отец. Взбешенный, Холланд выскочил и послал стрелу через улицу, на самую верхушку сассафрасового дерева. Там она оставалась и сейчас, три года спустя.
И что потом? После стрелы Холланд стал как-то меньше о нем заботиться. Все больше и больше насмешливых улыбочек, куплетиков Матушки Гусыни...
— Ку-ка-ре-кууу!
Движение мысли было прервано — это заорал пожилой бентамский петушок, прибежавший поклевать зерна на дорожке, посыпанной гравием. Холланд выглянул в окно и тихо позвал: «Шантеклер!» Не обращая внимания на голос, птица с достоинством прочистила горло и продолжала путь, высоко задирая ноги. «Шантеклер!» — Холланд высунулся наружу, тихо повторяя кличку петуха, и Нильс уловил его косой взгляд, одновременно насмешливый и критический, переходящий с брата на птицу и обратно, рот приоткрыт, будто он хочет заговорить, но в конце концов Холланд только улыбнулся своей ленивой кривой улыбочкой и покачал головой, будто то, что он хотел сказать, не имело никакого значения. На мгновение их взгляды встретились, затем Холланд пожал плечами и с непостижимым выражением лица оставил его, ушел переодеваться.
И, переведя дух после долгого ожидания, Нильс снова устремил взгляд вслед петушку, отметив про себя, как долго держится слабый запах паленого после глаженья вокруг желтоватых складок кружевных гардин.
6
Гардеробная была для Нильса самым привлекательным местом в доме. Упрятанная в северном крыле, где примыкала к спальне Торри и Райдера, она превратилась с годами в пыльный, затянутый паутиной музей, набитый чемоданами в дорожных чехлах, сундуками с одеждой, разрозненными предметами костюмов и военной формы. Возле двери висела плетеная колыбель близнецов, рядом с нею портновский манекен, кресло на колесах, позолоченная и раскрашенная лошадь-качалка, марионетка на спутанных нитях подвешена к дверце зеркального шкафа — все старые друзья.
Оседлав коня, прижавшись щекой к его шее, Нильс раскачивался под звуки «Путешествия Зигфрида по Рейну», оглушительно изрыгаемые витой раковиной дедушкиной виктролы.
Краем глаза он заметил тень, скользящую по полу. Он мгновенно выпрямился и оглянулся: от приоткрытой двери за ним наблюдала бабушка.
— Я везде искала тебя, — сказала Ада. Она сменила траурные одежды на домашнее платье, туго стянула узел на затылке. — Надо было догадаться, что ты здесь. У тебя сегодня пасмурный денек?
— Нет. Да. Что-то в этом роде. Я слушаю.
— А-a...gotterdammerung. — Она подошла и внимательно посмотрела на него, наморщив лоб. — Ты здоров, douschka?
— Конечно.
Он встал и подкатил кресло на колесах — крепкую безобразную махину, чьи покрытые литой резиной колеса гремели на ходу, как каменные. Прикатив кресло в закуток возле лошадки, он мягко взял ее за руки и попытался силой усадить в кресло, где ей было бы удобно.
— Знаешь что? Часы стали отставать. Я подвел их. Гири опустились до самого пола.