Другой
В конце палатки толпа остановилась, глядя на покосившийся помост, где под светом украшенного бусами и бахромой абажура демонстрировало себя следующее диво: Зулейка, мальтийский гермафродит, — странное существо без пола с темными, подведенными, слегка навыкате глазами и тщательно уложенными, лоснящимися от бриллиантина черными волосами. Безволосое дряблое тело было задрапировано тонким кимоно, которое переливалось, как змеиная кожа. Жирные пальцы были унизаны золотыми кольцами. Одной рукой существо откидывало одеяние, демонстрируя недоразвитые груди с огромными ярко-алыми сосками. Разинув рот, Нильс стоял возле Холланда, наблюдая, как существо с приятной улыбочкой прикрыло грудь, запахнув кимоно и затянув поясок. Он — или это была она? — сменил позу, быстро распахнул нижнюю часть кимоно, дразнящим движением, заигрывая с зеваками, ненадолго обнажив темный треугольник курчавых волос, вклинившийся между пухлыми женскими бедрами.
Это просто женщина. Нильс глянул на Холланда, ожидая подтверждения, и был поражен его видом: острый взгляд, брови нахмурены, углы рта приподнялись, выражая презрение.
Бедра раздвинулись, и с лукавой улыбкой существо извлекло пальцами из поросли волос маленький белый отросток, который был легко растянут во всю длину, будто эластичная лента. Потом, высокомерно ухмыляясь, существо запахнуло одежды и скрестило колени, недвусмысленно сигнализируя о конце представления. Когда на лице его (или ее?) появилась привычная скучающая мина и оно потянулось к огню прикурить, Нильс уловил, что теперь лицо это принадлежало мужчине — или, по крайней мере, юноше, — но никак не женщине; в темноте он (или она) курил(а) сигарету, огонек освещал серые глаза, блестящие, как алмазы, под нависшими тяжелыми веками. Неожиданно Нильс испытал чувство непрошеной жалости: бедный, бедный урод. Он глянул на Холланда, чьи мутные, сощуренные глаза смотрели на существо с презрением.
Следующее движение: толпа ринулась к выходу, задерживаясь перед рахитичным, застеленным клеенкой столиком. На столе стоял большой стеклянный лабораторный сосуд, наполненный чистой, вязкой с виду жидкостью, в нем плавало тело полностью сформированного младенца мужского пола. Нити волос мягко шевелились на черепе, более чем в два раза превосходившем нормальный размер, блестящая кожа туго обтягивала его, глаза были выпученными и молочно-белыми, как у дохлой рыбы, резиновые губы открыты, как будто младенец дышал или пытался что-то крикнуть.
— Холланд... — начал было Нильс и зажмурился, ужаснувшись выражению на лице брата.
— Подменный, — с восторженной улыбкой прошептал Холланд и постучал ногтем по стеклу.
— Что?
— Младенец, которого подменили эльфы. — От стука жидкость в сосуде заколебалась, и ребенок зашевелился, всплывая и опускаясь вниз головой, переворачиваясь, так что бледные губы вышли на поверхность, словно он хотел вздохнуть. — Маленький ребенок, — повторил он с горечью, — красивый маленький младенчик. — Он повернулся к Нильсу. — Вот такого же родит Торри, точно такого же. Разве это не прекрасно?
Нильс был ошарашен.
— Нет... нет, этого не будет! Он будет красивенький...
— Ты думаешь? — Холланд хихикнул. — Если ты так думаешь, подожди, и увидишь. — И он ушел, смеясь, в темноту.
— Эй ты! — возникший в проходе хозяин кинулся на Нильса. Схватив куклу-лампу, Нильс повернулся и побежал в другую сторону в поисках дыры. Мгновение — и он проскользнул под парусину. А там, позади, в слабом свете, на блестящей черной клеенке, на рахитичном столике, стоял стеклянный лабораторный сосуд, и крохотное чудовище покачивалось в жидкости, бледные мраморные глаза мертвы, рот, розовый и беззубый, открыт в молчаливом крике.
2
В кресле на веранде, в теплом свете, просачивающемся изнутри, Ада ровными стежками штопала покрывало. Руки ее, с красными распухшими суставами, редко пребывали в праздности, всегда находилось что-нибудь: бобы — чтобы чистить, фрукты — чтобы консервировать, сок — чтобы выжимать, лоскуты для одеяла, покрывало для штопки, с утра до вечера, с начала года до конца. И опять все снова. Так уж она была приучена. Но теперь становилось слишком темно, чтобы продолжать работу, и она покачивалась под звуки музыки из гостиной, и сумерки сгущались вокруг нее.
Услышав голос, она подняла усталые веки. Нильс бежал через газон, его ботинки скользили, шуршали, свистели в мокрой траве. В доме часы гулко отбивали десять.
— Я надеялся, ты уже наверху. — Глаза его моргали в свете, квадратами лежащем у ее ног. — Миссис Роу забыла спустить флаг, — заметил он и протянул ей картонный стаканчик с мороженым.
— Бедняжка, она такая забывчивая. Патриотична — но склеротична, — сказала она, принимая стаканчик с маленькой деревянной ложечкой. Она сняла картонный кружочек и перевернула его картинкой вверх. — Кто бы это мог быть? О, мне нравится Энни Ширин! Я положу ее в свою коллекцию, обязательно. Угу, к тому же земляничное. Мое любимое. Spasiba, douschka. Как ярмарка?
— Карнавал, — поправил он и подробно описал ей Колесо Обозрения, фейерверк, гулянье. — И я выиграл это для Торри, это лампа для будуара.
— Кукла-абажур, понятно. Какое у нее злое личико.
— И два лилипута, — продолжал он, со смехом вспоминая грозную клизму. — И Зулейка, гермафродит, и маг!
Доев мороженое, Ада поставила стаканчик с ложечкой рядом, разгладила картонный кружок на подлокотнике кресла и спрятала его в рабочую корзинку. Как мирно это было — сидеть тут в тишине ночи. Луна, частично скрытая верхушками вязов, вырезала на стальной пластине травы красивую гравюру. Иногда подавала голос ночная птица. Сверчки разыгрались. Скрип досок отвечал поскрипыванию качалки, лязг металла вдали предвещал приближение трамвая. В темноте за верандой, куда не доставал свет, летающие светлячки висели в воздухе, их грудки и подбрюшья сигнализировали азбукой Морзе, фосфоресцирующими точками и тире передавая секретные сообщения для него, Нильса.
— Я видел миссис Пеннифезер по дороге домой. Она хочет пригласить тебя собирать цветы для церкви. В воскресенье.