Сговор остолопов
ШЕСТЬ
«Прогулочный Трактир Мэтти» располагался на углу в городском районе Кэрроллтон, где, пробежав шесть или семь миль параллельно друг другу, встречаются Проспект Св. Чарлза и река Миссиссиппи и проспект заканчивается. Здесь и образуется этот угол: проспект с его трамвайными рельсами по одну сторону, река с дамбой и железнодорожными путями — по другую. Внутри этого угла лежит отдельный маленький квартал. В воздухе постоянно висит тяжелая надоедливая вонь спиртоводочного завода на реке — запах этот удушает жаркими летними днями, когда ветерок несет его с реки. Квартал этот вырос наобум около века назад и сегодня едва ли выглядит по-городскому. По мере того, как центральные улицы пересекают Проспект Св. Чарльза и углубляются в него, они постепенно сбрасывают асфальт и покрываются гравием. Здесь — просто древнее селение, в котором сохранилось даже несколько амбаров, отчужденный деревенский микрокосм посреди большого города.
«Прогулочный Трактир Мэтти» походил на остальные дома в окр у ге: приземистый, некрашеный, несовершенно вертикальный. «Мэтти» слегка гулял направо, накреняясь к железнодорожным путям и реке. Фасад его был почти неприступен за броней жестяных вывесок с рекламой широкого разнообразия пив, сигарет и шипучих напитков. Даже сетка на двери пропагандировала фирменный хлеб. «Мэтти» был помесью бара и бакалейной лавки, причем бакалейный аспект ограничивался, по большей части, скудной гастрономией, напитками, хлебом и консервами. Рядом со стойкой бара располагался л е дник, в котором охлаждалось несколько фунтов маринованного мяса и колбас. К тому же, никакого Мэтти не существовало и в помине: единственной властью над ограниченным ассортиментом обладал мистер Уотсон — тихий, дубленый, цвета кофе-с-молоком владелец.
— А все оттуда, что профисанального навыка нету, — говорил Джоунз мистеру Уотсону. Джоунз угнездился на верхушке деревянного табурета, согнув под собой ноги наподобие щипцов для льда, готовый подхватить табурет и нагло утащить его прямо перед древним взором мистера Уотсона. — Ежли б я себе разование заимел, то веником бы не шваркал ни по какому полу у старой бляхи.
— Будь хорошим, — смутно отвечал мистер Уотсон. — Хорошо себя поступай с дамой.
— Чё? Ууу-иии. Да ты ващще ничо не рубишь, чувак. Я себе работу надыбал с птицем. Тебе понравится себе работу надыбать с птицем? — Джоунз направил часть дыма на стойку. — Я в смысле, что рад, девка-таки шанец себе оторвала. Она на эту мамку Ли уже сто лет как пашет. И оторваться надо. Но на что спорнем, попрыгай больше бабок нашкуляет, чем я. В-воо!
— Будь паинькой, Джоунз.
— В-во! Эй, да тебе точно мозгу помыли, — ответил Джоунз. — Тебе-то никто, я погляжу, полы не приходит возюкать. Чё так? скажи-ка ты мне.
— И ни в какие передряги не лазь.
— Эй! Ты гришь прям как эта мамка Ли. Вам бы друг друга познакомиться. Она тебя как родная полюбит. Скажет: «Эй, дураша, ты как раз такой негритос, как в старыдобрые время, я такого всю жись искала.» Скажет тебе: «Эй, ты такой милаша, как нащот пол мне воском нашваркать и стенку покрасить? Ты такой дорогусик, как нащот мне тувалет отчистить и башмаки надраить?» А ты будешь: «Да, мэм, есть, мэм. Я себя хорошо поступаю.» Вот и будешь жопу рвать, тока с люстры что не падать, с которой пыль стирал, и ещо какая бляха, подружка ейная придет, да они как начнут цены сравнивать, а Ли возьми да и швырни никель тебе под ноги, и грит: «Эй, мальчонка, чё-то паршиво ты сёдни выступил. Давай-ка нам никель обратно, пока я тут падлицаев не вызвала.» Ууу-ии.
— Так та дама же ж, кажись, сказала, что подлицию вызовет, ежли ты ей сала за шкуру зальешь.
— Тута она меня и цапнула. Э-эй! Я думаю, у этой Ли у самой шуры-муры в падлиции. Она мне гажноденно грит, какой у нее дружбан в ухрястке. Грит, у нее завидение шыкарное, ни один падлицай ноги в дверь не сунет. — Джоунз сгустил над крохотной стойкой грозовую тучку. — Она какие-то макли вьет с этими сиротками, точно говорю. Тока кто-то типа Ли скажет: «Благодарительнось», так сразу знаешь — дело карасином пахнет. А я точно знаю: чё-то не так, потому как ни с того ни с сего Дуректор Сироток и носа не кажет — все потому, что я много чё вынюхивать стал. Еть! Очень хотца нахнокать, чё там как на самом деле. Я уже шибко устал в капкане сидеть за двацать дохларов в неделю, впахивать с попрыгаем на пару, он здоровенный что твой орел. Я чё-то куда-то хочу, чувак. В-во! Я себе кондицанер хочу для воздуха, как-никак цветной телевизар, чтоб сидеть пить чёнть получше пива.
— Еще пива хочешь?
Джоунз взглянул на старика сквозь свои черные очки и ответил:
— И ты пытаисси мне еще пива запарить — бедному цветному парняге, который жопу рвет за двацать дохларов в неделю? Я так думаю, тебе пора мне за так наливать, ты стока бабок огреб за это мариновое мясо с шипучкой, которое бедным цветным народам толкаешь. Ты на эти бабки, что тута огреб, уже пацана свово в колеж услал.
— Он уже у меня учитель в школе, — с гордостью ответил мистер Уотсон, открывая бутылку.
— Ай, красота какая. В-во-о! Я за всю свою жись в школе тока два года просидел. Мамуля моя чужим люд я м бельи стирала, так чё уж там о школе. А я все время шины по улице катал. Я катаю себе, мамуля стирает, никто ничё не учится. Еть! Кто на шиноката смотреть придет, чтоб ему работы дать? И чё в конце? — я себе по найму устоил, с попрыгаем впахиваю, и чальница у меня, наверно, шпанские мухи сироткам торгует. Ууу-иии.
— Ну, если условия в самом деле плохие…
— «В самом деле плохие»? Э-эй! Да я в суверменном рабстве впахиваю. Ежли брошу, так на меня ксиву накатят, что бомж. А ежли застряну, так я себе по найму устроил, и жало получаю, хоть там минималой заплатой и не пахнет.
— Я тебе скажу, чего тут можно сделать, — доверительно произнес мистер Уотсон, перегибаясь через стойку и вручая Джоунзу пиво. Еще один человек, сидевший у бара, весь вытянулся в их сторону: он уже несколько минут молча следил за ходом их беседы. — Ты там себе саботаж чутка попробуй. Тока так этот капкан и переборешь.
— Ты это как это — «саббаташ»?
— Ну, ты ж понимаешь, мужик, — прошептал мистер Уотсон. — Вроде как кухарке не плотют, чтоб хватало, так случайно суп переперчит. Вроде как парнишке на стоянке мозги засуричат, так он юзом по маслу чутка, да и машину об забор треснет.
— В-во! — произнес Джоунз. — Типа как мальчонок в супамаркете работает, так у него вдруг пальцы скользнут — и десяток йиц на полу, а все потому что ему сверху роких не плотют. Э-эй!
— Вот теперь-то понял.
— А вот мы настоящий большой саботаж планируем, — нарушил молчание второй клиент. — У нас там, где я работаю, большая демонсрация будет.
— Во как? — переспросил Джоунз. — Где?
— В «Штанах Леви». У нас такой здоровенный старый белый приходит на фабрику и говорит, что сбросить бы томную бонбу на самую верхушку компании.
— Похоже, народ, что у вас там больше, чем просто сабаташ, — изрек Джоунз. — Похоже, у вас там цельная война.
— Будь паинькой, уважай старших, — посоветовал мистер Уотсон незнакомцу.
Человек захихикал так, что из глаз у него потекли слезы, и сказал:
— Этот челаэк грит, что молится за всех мулаток и крыс во всем мире.
— За крыс? В-во! Да у вас, народ, на руках настоящий дурок, сто перценов.
— Зато он очень шустрый, — примирительно возразил человек. — И такой набожный. Построил себе в конторе большой крест.
— В-во!
— Грит: «Вы, толпа, будете счастливыми все в средний век. Вы, грит, толпа, пушку себе оттопырите, и стрелы, и ядреную бонбу на самою маковку сюда бросите.» — И человек снова рассмеялся. — Нам все равно на этой фабрике больше делать неча. Его завсегда послушать интересно, как начнет усищами хлопать. Он нас на большую демонсрацию поведет, грит, рядом с которой другие демонсрации — как дамский пикник.
— Ага, и похоже, он вас, народы, прямо в каталажку приведет, — сказал Джоунз, укутывая стойку дымом погуще. — Послушать, так ващще чокнутая белая мамка.