Ходовые испытания

— Бот, оператор катапультирован. Меня не ждите.
— Я бот, оператора принимаем. Вас не понял.
Ларин не стал повторять, не было времени.
— Я «Вихрь». Имею резерв две минуты. Стартую, пробую заморозить реактор.
И хотя все уже было решено, какое-то короткое мгновение Ларин помедлил. Не то чтобы он колебался: пути назад не было. Просто бой за рейдер требовал отличной формы, надо было привести себя в порядок, собраться. Так медлит штангист, уже нагнувшись и обхватив гриф штанги с рекордным весом.
— «Вихрь», вам одна минута. Затем срочное катапультирование!
— Понял. Пошёл, не мешайте.
Ларин энергично выжал ходовую педаль. Тело сразу налилось свинцом, отяжелели веки, отвисли щеки, в глазах поплыл туман… А вот и темнота! Мгновение, и Ларин убрал ногу с педали. Рейдер рывком вышел на малый ход, провал в сознании длился доли секунды. Так и было задумано. Однако жёлтая лампа реактора мигает по-прежнему. А ну ещё раз!
Да, так и было задумано. Ларин сознательно шёл на риск, на тонкое балансирование на самой грани дозволенного. Он знал, что сбить накал реактора, а потом и заморозить его можно только максимальным ускорением рабочего тела. Надо было жать на ходовую педаль, жать до потери сознания в самом буквальном смысле этого слова. Но в самый последний, критический момент надо было остановиться! Стоило пропустить это мгновение, стоило чуть затянуть перегрузку, как темнота в глазах могла перейти в полную потерю сознания, а в такой обстановке это было равносильно катастрофе. Такая балансировка на самой грани допустимой перегрузки была смертельно опасной, требовала абсолютного самообладания и уверенности в себе, но только она одна и повышала существенно вероятность успеха в этом бою.
Ларин сделал не менее десятка попыток, когда, вынырнув из темноты мгновенного небытия, заметил на приборной доске уже не жёлтую, а зеленую контрольную лампу. Он-таки сбил накал реактора! Ларин прокричал «ура!», и в тот же самый момент до его слуха донёсся подчёркнуто спокойный, требовательный голос руководителя испытаний:
— Ларин, катапультируйтесь. Ларин, срочно катапультируйтесь!
Все, резервное время кончилось. Надо выходить из боя. И это в тот самый момент, когда удалось сбить накал! Лучше бы тогда и не начинать, легче было бы бросить корабль. Ведь реактор почти готов! А что, если попробовать ещё раз?
— Ларин, почему молчите? Срочно катапультируйтесь!
Один-единственный, последний раз?
— Ларин, немедленно катапультируйтесь!
Нет, преступно не использовать последний шанс! Ларин щелчком выключил радиостанцию — ведь просил не мешать — и снова энергично выжал ходовую педаль. Когда потемнело в глазах, он не отпустил её, как это делал в прошлых попытках, а ещё чуточку прижал её. Ту самую чуточку, которой, может быть, и не хватало все это время. Он ведь знал, что реактор почти готов!
Очнулся он не сразу, а словно просыпаясь после глубокого сна. Очнулся и некоторое время недоуменно смотрел на приборную доску. Потом разом вспомнил все, и сердце у него ёкнуло — значит, все-таки не удержался на тонкой грани дозволенного. Глаза его привычно обежали контрольные приборы и остановились на ярком красном огне. Это был злой, угрожающий сигнал. Глядя на него, Ларин понял, что проиграл бой. Проиграл в самый последний момент, когда победа была рядом, рукой подать. Проиграл бездарно — перестарался. Пока он был без сознания, реактор успел выйти на закритический режим. Взрыв реактора мог произойти каждый миг.
Странно, но Ларин не испугался. Он был слишком измотан, чувства его притупились так, словно по ним прошлись грубым рашпилем. Глаза заливал пот, от перегрузок ныли кости, голова была тяжёлой, как после бессонной ночи. Что взрыв? Это не страшно. Он ничего не успеет почувствовать. Просто исчезнет. В тысячные доли секунды температура подскочит до нескольких сот миллионов градусов. Все испарится — реактор, рейдер и он, Ларин. Все превратится в первозданные атомы. Ларин закрыл глаза и обессиленно откинулся на спинку кресла.
И вдруг теперь, когда борьба была уже завершена, когда Ларину ничего больше не оставалось, как сидеть и ждать неизбежного, страх смерти внезапно и властно затопил каждую клеточку его большого, живого тела. Он не хотел умирать! Это было жестоко и несправедливо! Стискивая челюсти до боли в зубах, Ларин из последних сил сдерживал ужас перед небытием. «Скорее же, скорее!» — торопил он и молил ядерный взрыв. Но взрыва все не было.
Тогда он открыл глаза и как в тумане увидел перед собой приборную доску. Пот залил глаза и мешал видеть. Ларин тряхнул головой и почувствовал, как бешено, мощными толчками забилось сердце. Контрольная лампа реактора не горела. Не горела совсем! Реактор замёрз! Красный сигнал горел на щитке командной радиостанции. Он горел потому, что его звал, умолял ответить и никак не мог дозваться старт-спутник. Только измотав себя перегрузками, Ларин мог попасть в такой просак!
Ларин потянулся к выключателю радиостанции, но рука не послушалась. Она была чужой, незнакомой. Она крупно дрожала, и Ларин ничего не мог поделать с этими странными, не своими движениями. Нахмурив брови, он с трудом подчинил себе руку и дотянулся до выключателя.
— Ларин! Немедленно катапультируйтесь! — кричал руководитель испытаний.
Прямо ладонью Ларин вытер лицо и, откинувшись на спинку кресла, передохнул. Потом нажал кнопку внешней связи.
— Спутник, я «Вихрь», — начал Ларин и замолчал, удивляясь тому, каким огромным и неповоротливым стал у него язык.
— Спутник, я «Вихрь», — повторил Ларин, старательно выговаривая каждое слово, — реактор заморожен. Хода не имею. Прошу буксир.
После мгновения изумлённой тишины космос взорвался пёстрым хором голосов и криков. Говорили и кричали разом и руководитель испытаний, и его дублёр, и спасательный бот, и главная радиостанция старт-спутника, и даже контрольная радиостанция самой Земли.
— Ура!..
— Молодчина, Андрей!
— Победа!
— Слава Ларину!
А потом глухо прозвучал чей-то слабый, сдавленный голос, и наступила оглушающая тишина. Только слабый шорох космических помех, шёпот далёких звёзд нарушали её. И в этой тишине все тот же слабый голос с трудом проговорил:
— Ан… Андрей Николаевич!
Ларин узнал голос Шегеля.
И устало улыбнулся.