Жанна д'Арк
— И этот человек, этот мясник будет управлять нами? Все это ложь, явная ложь! — закричал Паладин. — Тогда что же станет с нашим дофином? Что о нем сказано в договоре?
— Ни слова. Он лишается престола и превращается в отверженного.
Снова поднялся шум. Все кричали, что это ложь, успокаивая и подбадривая себя словами: «Наш король мог подписать только хороший договор. Он не подписал бы договор, ограничивающий права его родного сына».
Вдруг раздался голос Подсолнуха:
— Скажите мне, согласилась бы королева подписать договор, по которому ее родной сын лишается престола?
— Эта ехидна? Конечно, согласилась бы. Нет такого вероломства, на которое она не пошла бы в своих коварных замыслах. Она ненавидит своего сына. К счастью, ее подпись не имеет значения. Подписать должен король.
— Скажите мне еще одну вещь. Как здоровье короли? Он сумасшедший, правда?
Да, но, тем не менее, народ любит его. Страдания сближают его с народом, а жалость к нему порождает любовь.
— Это верно, Жак д'Арк. Но чего можно ждать от этого безумца? Понимает ли он, что делает? Нет. Самостоятельно он действует или по наущению других? По наущению других. Вот теперь судите сами, почему он подписал договор.
— Кто же его заставил?
— Вы и без меня знаете, — королева. Ребята снова зашумели, осыпая проклятьями королеву. Наконец Жак д'Арк сказал:
— Бывает много ложных слухов. Но такого постыдного, как этот, более унизительного, более оскорбительного для Франции, видимо, не было никогда. Поэтому хотелось бы надеяться, что это только ложный слух. Откуда ты узнал об этом?
Вся краска сбежала с лица его сестры Жанны. Она боялась ответа, и предчувствие не обмануло ее.
— Эту новость привез священник из Максе. Все ахнули. Мы знали его как человека надежного, внушающего доверие.
— А сам он верит этому?
Затаив дыхание, все ожидали ответа. И ответ последовал:
— Конечно, верит. И не только верит. Он ручался, что все сказанное — правда.
Некоторые девочки заплакали; мальчики онемели от горя. На лице Жанны было выражение безмолвного страдания, как у животного, пораженного насмерть. Животное молча переносит удар. Точно также переносила его и Жанна; она не промолвила ни слова. Ее брат Жак положил ей руку на голову и нежно гладил по волосам в знак сочувствия. Она поднесла его руку к губам и, не говоря ни слова, с благодарностью поцеловала. Но вот наступил перелом — мальчики начали говорить. Первым заговорил Ноэль Ренгессон:
— Ах, когда же, наконец, мы станем взрослыми? Мы растем так медленно, а Франция никогда еще так не нуждалась в солдатах, чтобы смыть с себя это позорное пятно.
— Как противно быть ребенком! — заметил Пьер Морель, прозванный «Кузнечиком» за выпуклые глаза. — Приходится ждать, ждать и ждать без конца. Бесконечные войны опустошают все вокруг, а ты жди своей очереди. Ах, если бы я мог стать солдатом сейчас же!
— Что касается меня, то я не намерен долго ждать, — сказал Паладин, — и уж когда я пойду на войну, вы услышите обо мне. Клянусь! Штурмуя крепость, некоторые предпочитают быть в тылу. Но это не в моем характере. Я буду сражаться всегда в первых рядах и никого не пущу вперед, разве только офицеров.
Даже девочек охватил воинственный дух, а поэтому одна из них, Мари Дюпон, сразу же заявила:
— Жаль, что я не мужнина! Я бы сию минуту отправилась на фронт. — Сказав это, она приняла гордый вид, ожидая похвал.
— И я тоже! — поддержала ее Сесиль Летелье, раздувая ноздри, как боевой конь, почуявший битву. — Уверяю вас, что я бы никогда не струсила, даже если бы против меня выступила вся Англия.
— Вздор! — не выдержал Паладин. — Девчонки только и умеют хвастать, в этом их призвание. А попробуйте поставить тысячу их против горсти солдат, и вы увидите, что такое паника и бегство. Чего доброго, и маленькая Жанна начнет сейчас говорить, что станет солдатом.
Шутка показалась такою забавной, что вызвала всеобщий хохот. И Паладин, решив ею воспользоваться, продолжал:
— Да. Представьте себе нашу Жанну врезающейся в колонны врага, как старый ветеран! Здорово, правда? И не в чине какого-то простого, жалкого солдатишки, как все мы, а в чине офицера! Понимаете, — офицера, закованного в броню, в железных латах и в стальном шлеме с забралом, под которым можно скрыть растерянность и краску стыда на лице в случае, если придется отступить перед превосходящими силами противника. Офицер? А что же! Она будет у нас капитаном! Слышите, — будет командиром, станет во главе целого отряда, может быть, тоже из девчонок. Ей только и быть командиром. И — боже мой! — как налетит она, как начнет рубить направо и налево — словно ураган пройдет по полю битвы.
Паладин продолжал и дальше в том же духе, да так уморительно, что все мы покатывались со смеху; И в самом деле, разве не забавно было представить это хрупкое создание, которое даже мухи не обидит, не выносит одного вида крови, представить совсем еще девочку, застенчивую и ласковую, мчащуюся в бой во главе отряда воинов? Бедняжка, она сидела сконфуженная и смущенная. А между тем, в эту самую минуту случилось нечто такое, что должно было изменить взгляд на вещи и доказать этим юнцам, что победа часто остается за тем, кто смеется последним. Как раз в эту минуту из-за Волшебного дерева показалось лицо, всем нам знакомое, всех нас приводившее в ужас, и все мы были поражены одной и той же мыслью: сумасшедший Бенуа вырвался из своей клетки, и теперь все мы пропали! Оборванное, всклокоченное, страшное чудовище выскочило из-за дерева и замахнулось топором. Мы все разбежались в разные стороны, девочки — с криком и плачем. Нет, не все, — Жанна осталась на месте. Она стояла, пристально глядя в лицо этому человеку. Добежав до опушки леса, окаймляющего зеленую поляну, и найдя там надежное убежище, мы оглянулись назад, чтобы убедиться, не гонится ли за нами Бенуа. И что же мы увидели? Жанна по-прежнему стоит неподвижно, а этот сумасшедший приближается к ней с поднятым топором. Зрелище было ужасное! Мы оцепенели от страха и не могли двинуться с места. Я не хотел смотреть, как убивают человека, и вместе с тем я не мог отвести взгляд. Вдруг я увидел, как Жанна шагнула вперед, навстречу сумасшедшему. Я не поверил своим глазам и подумал, что меня обманывает зрение. Но я видел, как Бенуа остановился, погрозил топором, предостерегая ее, но она, не обращая внимания, все продолжала идти вперед, пока не очутилась совсем рядом с ним — под самым топором. Наконец, она остановилась и, кажется, что-то пыталась ему сказать. Мне сделалось дурно, голова закружилась, в глазах потемнело, и на какое-то время — не знаю, как долго, — я утратил способность видеть. А когда это прошло и я открыл глаза, Жанна уже спокойно шла рядом с сумасшедшим по направлению к деревне, ведя его за руку. В другой руке она держала топор.