Жанна д'Арк

— Не валяй дурака, Ноэль Ренгессон, — обрезал Паладин. — Ты бы лучше свернул свой длинный язык в трубку, намотал его вокруг шеи и один конец вставил себе в ухо — тогда бы меньше болтал, больше слушал и никогда бы не попадал впросак.
— Вот как! Я не знал, что у него рассудительности больше, чем у других, — заметил Пьер. — Для этого нужны мозги, а, мне кажется, мозгов у него не так уж и много.
— Причем здесь мозги? Рассудительность не имеет с ними ничего общего; мозги скорее служат помехой, ибо рассудительный, догадливый человек не мыслит, а глубоко чувствует. Это — качество внутреннее, душевное и основывается главным образом на чувствах. Если бы оно исходило от ума, то при его помощи можно было бы точно определить наличие опасности, между тем как…
— Вот еще, болтун проклятый! — пробормотал Паладин.
— …Между тем как, будучи качеством исключительно душевным и действуя при посредстве чувств, а не ума, оно простирается шире и дальше, давая возможность видеть опасность и избегать ее даже там, где ее нет. Например, прошлой ночью, когда Паладин принял в тумане уши своей лошади за неприятельские пики, он соскочил с изумительной быстротой и взобрался на дерево…
— Это ложь! Необоснованная ложь! Я прошу вас не верить злобным вымыслам грязного клеветника. Он и раньше все время старался очернить меня. Ручаюсь, он когда-нибудь оклевещет и вас. Я соскочил с коня, чтобы подтянуть подпругу, — ей-богу, правда, умереть мне на месте, если это неправда!
— Видите, он всегда так! Никогда не может спорить хладнокровно, всегда кипятится и грубит. И заметьте, какая поразительная память! Он хорошо помнит, что слез с лошади, а все остальное забыл, даже дереве. Впрочем, это попятно: он помнит, что слезал с лошади, потому что в этом деле имеет большой опыт. Он всегда спешивается, заслышав тревогу и бряцание оружия.
— А для чего это ему нужно? — спросил Жан.
— Не знаю. Он утверждает: чтобы подтянуть подпругу. А по-моему, чтобы взобраться на дерево. Я видел, как за одну ночь он успел посидеть на девяти деревьях.
— Ты не мог этого видеть! — Паладина взорвало. — Кто так отвратительно лжет, тот достоин презрения. Я прошу вас ответить мне: вы верите шипению этой гадюки?
Все смущенно молчали, один только Пьер ответил с некоторым колебанием:
— Не знаю, что и сказать. Положение довольно щекотливое. Не верить человеку, когда он так прямо обвиняет, это значит — оскорбить его. И все же, как это ни грубо, но я должен сознаться, что не всему верю. Я никак не могу поверить, что ты в одну ночь успел побывать на девяти деревьях.
— Вот именно! — воскликнул Паладин. — Ну? Ты убедился теперь, Ноэль Ренгессон? Скажи, Пьер, на сколько деревьев я влезал?
— По моему подсчету — на восемь. Дружный хохот привел Паладина в ярость.
— Я вам покажу! Погодите! — вскричал он. — Придет время, и я с вами разделаюсь! Вот увидите!
— Не дразните его, — продолжал насмехаться Ноэль. — Рассвирепев, он прекращается в настоящего льва. Я убедился в этом сам после той памятной третьей схватки. Когда сражение кончилось, он выскочил из-за кустов и напал на убитого.
— Еще одна ложь! Предупреждаю, ты заходишь слишком далеко. Если угодно, ты можешь убедиться, что я умею нападать и на живого.
— Ты имеешь в виду, конечно, меня. Это возмутительно. Это хуже всякой ругани. Черная неблагодарность к своему благодетелю…
— Нашелся благодетель! Чем я тебе обязан, хотелось бы мне знать?
— Ты мне обязан жизнью. Я стоял между деревьями и неприятелем, охраняя тебя, когда сотня вражеских солдат жаждала упиться твоей кровью. И делал я это не для того, чтобы показать свою храбрость, а как истинный друг, из любви к тебе.
— Довольно! Я не могу больше слушать подобные мерзости. Мне легче переваривать твою ложь, чем твою любовь. Побереги ее для тех, у кого желудок покрепче. Эй, вы, люди! Прежде чем уйти, я намерен кое-что сообщить вам. Для того чтобы ваши жалкие действия казались значительными и принесли вам больше славы, я скрывал свои подвиги в продолжение всего похода. Я всегда был впереди, в гуще боя; я нарочно удалялся от вас, чтобы не устрашать вас мощью и беспощадностью, с которыми крошил врага. Я таил это в своей груди, но вы насильно заставляете меня выдать мой секрет. Вам нужны свидетели? Вон они там, лежат на дороге, бездыханные, израненные. Эту грязную дорогу я устлал трупами; эти бесплодные поля я удобрил вражеской кровью. По временам я вынужден был отходить в тыл, потому что отряд не смог бы продвигаться через горы трупов, оставленных мною после себя. И находятся же негодяи, утверждающие, будто я с перепугу лазил по деревьям! Какая гадость!
И он удалился, величественно подняв голову. Рассказ о мнимых подвигах снова привел его в отличное настроение, наполнил гордостью и самодовольством.
На другой день мы оседлали лошадей и двинулись в направлении Шинона. Окруженный со всех сторон англичанами, Орлеан остался у нас в тылу. Вскоре, с божьей помощью, мы вернемся туда, неся долгожданное освобождение. От Жьена до Орлеана разнесся слух, что крестьянская девушка из Вокулера уже в пути и что ей поручено свыше снять осаду. Эта весть взволновала всех и породила большие надежды — первые надежды несчастных орлеанцев за пять месяцев осады. Жители Орлеана тотчас же направили к королю послов с просьбой, чтобы он внимательно отнесся к чудесной девушке и не отвергал предлагаемой помощи. К тому времени послы были уже в Шиноне.
На полпути к Шинону встретился еще один неприятельский отряд. Он внезапно появился из лесу и представлял довольно внушительную силу. Но мы уже были не новички, как десять или двенадцать дней тому назад; к подобного рода приключениям мы привыкли. Наши души не уходили в пятки, оружие не дрожало в руках. Мы научились всегда быть начеку, соблюдать осторожность, быть готовыми ко всяким случайностям. Теперь при виде противника мы растерялись не больше, чем наш командир. Прежде чем неприятель успел построиться для атаки, Жанна скомандовала: «Вперед!» — и мы все ринулись в бой. Враг не устоял, повернул назад и рассеялся. Мы же промчались сквозь эту объятую страхом толпу, словно она состояла не из воинов, а из соломенных чучел. Это была последняя засада на нашем пути, и ее, видимо, устроил нам изменник де ла Тремуйль [19] — личный министр и фаворит короля.