Дочь времени

– Зачитался историей, – заговорил Грант. – Поздновато, конечно.
– Великолепный выбор, – вдруг сказала она. – Помогает установить перспективу. – Грант понял, что портрет ей знаком. – Вы за Йорков или Ланкастеров?
– Вы знаете, кто это?
– О да. Когда я была еще стажером, часто заходила в Национальную галерею. Денег получала мало, ноги болели ужасно, а там было тепло, спокойно и много скамеек. – Она грустно улыбнулась своим воспоминаниям. – Я любила там бывать, потому что портреты давали мне такое же ощущение перспективы, как хорошие исторические книги. Знаменитости. Они всю жизнь к чему-то стремились, а теперь от них остались лишь имена. Холст и краски. Насмотрелась я тогда на портреты. – Она взглянула на фотографию. – Несчастный человек, – неожиданно сказала она.
– Хирург считает, что в детстве он болел полиомиелитом.
– Полиомиелитом? – Она задумалась. – Может быть. Не знаю. Он мне всегда казался ужасно несчастным. У него самое грустное лицо изо всех, какие я когда-либо видела.
– Как вы думаете, художник рисовал его уже после убийства?
– Конечно. Он не принадлежит к тому типу людей, которым хоть что-то дается легко. Он не такой. Наверное, он знал, как… омерзительно его преступление.
– По-вашему, он был не в ладу со своей совестью?
– Это вы хорошо сказали. Да Он из тех людей, которые сначала чего-то очень хотят, а потом обнаруживают, что заплатили слишком дорого.
– Вы не считаете его законченным негодяем?
– Нет. Нет. Негодяи не мучаются, а он… Несколько минут они молчали и смотрели на портрет.
– Знаете, наверно, это было похоже на возмездие. Смерть сына, потом жены. Он остался совсем один. Словно Бог его покарал.
– Он тосковал по жене?
– Они были родственниками и дружили с детства. Не знаю, любил он ее или нет, но они были друзьями. Редкая удача, особенно для сильных мира сего. Однако мне пора. Я хотела вас спросить, как вы себя чувствуете, но сейчас мой вопрос уже не имеет смысла. Не отвечайте. Очень хорошо, что вас занимает человек, которого уже четыреста лет нет на свете.
Вроде бы она только что стояла здесь, едва заметно улыбаясь, как бы даже сама себе, – и вот она уже возле двери. Эта женщина владела даром успокаивать душу. Как монахиня. Или королева.
 
4
После ленча прибежал запыхавшийся Уильямс с двумя толстыми книгами.
– Вы могли бы оставить их швейцару, – сказал Грант. – Я вовсе не предполагал, что вы потащите их наверх.
– Мне надо было предупредить вас, что я успел зайти только в один магазин, зато в самый большой, и купил вот это. – Он положил на тумбочку, стараясь казаться равнодушным, том в строгом зеленовато-сером переплете. – Они сказали, что это лучшее, что есть у них, и в других магазинах я все равно ничего не найду. Отдельной истории Ричарда III у них не было, зато они дали мне вот это.
«Это» оказалось книгой в веселенькой обложке с военными аксессуарами и называлось «Рейбийская Роза».
– Кто это?
– Его мать, по-моему. То есть Роза. Все, я бегу. Еще пять минут, и начальство спустит с меня шкуру. Извините, если что не так. Я посмотрю, может, найдется что-нибудь получше, и еще загляну к ним.
Грант был растроган чуть не до слез.
Сержант не успел дойти до конца коридора, а Грант, открыв «лучшую» историю Англии, уже выяснил, что эта так называемая «официальная» история, в сущности, умелая компиляция с неплохими иллюстрациями. Рисунок из Луттремитского псалтыря украшал главу о сельском хозяйстве четырнадцатого столетия. Глава о Великом пожаре была поделена пополам картой Лондона. Зато короли и королевы упоминались редко и вскользь. «История» Тэннера была сосредоточена на социальном прогрессе и политической эволюции. В ней можно было прочитать о черной оспе, введении книгопечатания, появлении пороха, создании торговой гильдии, но о королях и их родственниках мистер Тэннер вспоминал в случаях крайней необходимости. Такая необходимость возникла, например, в связи с введением книгопечатания.
К будущему лорду-мэру Лондона из южного Кента явился некто по имени Кэкстон и представился учеником торговца мануфактурой. Потом этот Кэкстон с деньгами, доставшимися ему по наследству от хозяина, двинулся в Брюгге. А в один августовский день два юных английских изгнанника стояли под проливным дождем на берегу моря в Нидерландах, и, какое совпадение, на помощь им пришел удачливый торговец из южного Кента. Изгнанниками были Эдуард IV и его брат Ричард. Когда же колесо истории повернулось и Эдуард возвратился в Англию, с ним прибыл Кэкстон, который напечатал для него – впервые в Англии – книги, написанные родственником короля.
Грант переворачивал страницы и не уставал удивляться убожеству информации об отдельных людях. Давным-давно читатели газет уяснили, что беды человечества не имеют ничего общего с горем одного человека. При известии о массовом разорении холодок ужаса может пробежать по позвоночнику, но сердце останется спокойным. В Китае погибла тысяча человек – это новость, ребенок утонул в пруду – это трагедия. Поэтому, наверное, историческое исследование мистера Тэннера, будучи превосходно выполненным, оставляло читателя равнодушным. Правда, временами повествование обретало эмоциональность. Например, там, где он писал о Пастонсах, у которых была привычка записывать все вперемежку: впечатления об исторических событиях, заказы на масло для салата, замечания об учебе Климента в Кембридже. Так вот, между двумя хозяйственными записями нашлась фраза о том, что в их доме в Лондоне жили два маленьких мальчика из клана Йорков, Георг и Ричард, и к ним каждый день приезжал повидаться их брат Эдуард.
Интересно, подумал Грант, отложив книгу и уставив взгляд в потолок, интересно, а ведь до Эдуарда IV и Ричарда III ни один из королей не имел в прошлом такой «некоролевской» жизни. И после них – разве лишь Карл II. Но Карл, даже в бедности и изгнании, для всех оставался королевским сыном, а маленькие мальчики, жившие в доме Пастонсов, были просто детьми из клана Йорков, которые и в лучшие времена вряд ли кого интересовали, а когда делалась запись, они уже не имели ни своего дома, ни надежд на будущее.
Грант взял «Историю» Амазонки посмотреть, что делал в Лондоне Эдуард. Оказалось, он собирал армию. «Лондон всегда поддерживал Йорков, и горожане с энтузиазмом становились под знамя юного Эдуарда», – гласила «История».
Не тогда ли, подумалось Гранту, родилась редкостная преданность Ричарда старшему брату, ничем не омраченная на протяжении почти всей жизни, которую и исторические книги не только не отрицают, но даже подчеркивают, выводя из нее следующую мораль: «Вплоть до самой смерти брата Ричард был ему преданным товарищем, несмотря ни на какие превратности судьбы, но потом искушение короной оказалось слишком велико». В другой книжке Амазонки об этом говорилось уже без всякого стеснения: «Он был хорошим братом Эдуарду, но когда понял, что сам может стать королем, не осилил своей жадности и его сердце окаменело».
Грант искоса глянул на портрет и решил, что автора занесло куда-то не туда. Если сердце Ричарда и стало каменным, случилось это все же не от жадности. Или историк имел в виду власть? Тогда возможно. Возможно.
Однако Ричард и так обладал властью, о какой только может мечтать смертный. Брат короля. Богат. Неужели желание подняться еще на одну ступеньку оказалось столь сильным, что он решился на убийство племянников?
Что-то не сходится.
Грант все еще никак не мог отделаться от сомнений, когда в палату вошла миссис Тинкер. Она принесла чистую пижаму и ежедневную сводку газетных новостей. В газетах миссис Тинкер читала только репортажи об убийствах. Тут она вчитывалась в каждое слово и даже покупала для себя вечернюю газету, когда возвращалась домой готовить ужин.
Сегодня Грант не сделал ни одной попытки прервать ее неторопливый рассказ об йоркширском убийстве и эксгумации трупа, но ее взгляд упал на нетронутую утреннюю газету, и она смолкла на полуслове.