И грянул гром, услышь крик мой…
– Но если вы и другие белые думают так, – сказал дядя Хэммер с презрительной усмешкой, – почему же тогда Уоллесы еще не в тюрьме?
– Хэммер… – начала было Ба.
– Потому, – отвечал мистер Джемисон терпеливо, – что не так много белых, которые позволят дать волю своим чувствам, а если и дадут, то не настолько, чтобы повесить белого за убийство черного.
Все очень просто.
Дядя Хэммер чуть заметно усмехнулся и покачал головой, но в глазах его против воли зажглось уважение к мистеру Джемисону.
– Субсидировать заем – процедура чисто деловая. Осенью, когда урожай будет собран, все, кто покупал продукты в Виксберге, сами выплатят за них полностью. Конечно, как человек деловой, я надеюсь, что мне не придется платить ни пенни – моя касса ведь не переполнена, – так что кредит будет ограниченный. А вдобавок ко всему я получу великое удовольствие от сознания, что есть и моя доля участия в этом деле. – Он оглядел всех. – Что вы на это скажете?
– Вы же сами знаете, – сказал папа, – вряд ли после окончательных расчетов у них останутся деньги, чтобы выплачивать еще какие-нибудь долги, кроме долга магазину Уоллесов.
Мистер Джемисон понимающе кивнул:
– И все же предложение мое остается в силе.
Папа сделал глубокую затяжку.
– Ну что ж, тогда, я думаю, все будет зависеть от людей, которые станут делать покупки на ваше имя. Если они выразят согласие, больше не о чем говорить. Наличными мы всегда готовы расплатиться.
– Но вы, конечно, понимаете, если вы подпишете этот кредит, – сказал дядя Хэммер, – то не будете среди самых популярных людей здесь. Об этом вы подумали?
– Как же, – мистер Джемисон был очень серьезен, – мы с женой обсуждали это со всех сторон. И представляем, как все может обернуться… А вот представляете ли вы себе это, вот что мне интересно. И так многие из здешних белых возмущены, что вы владеете этой землей, да и вашим независимым поведением тоже, но есть еще Харлан Грэйнджер. Уж я-то знаю Харлана всю мою жизнь, ему это сильно не понравится.
Я хотела было спросить, какое ко всему этому имеет отношение мистер Грэйнджер, но здравый смысл подсказал мне, что если спрошу, то буду изгнана, и все. К счастью, мистер Джемисон продолжал и объяснил все без моего вмешательства.
– Еще когда мы были мальчишками, Харлан всегда витал где-то в прошлом. Его прабабка забила ему голову всякими сказками о процветании Юга до Гражданской войны. Вы же знаете, в те времена Грэйнджеры владели самыми большими плантациями в этом штате, практически весь округ Спокан принадлежал им, и они полагали, так оно и должно быть. Все, что происходило на этой земле, не обходилось без их ведома, они считали, это их забота следить, чтобы все решалось правильно, по закону – по закону для белых, конечно. Так вот, Харлан и сейчас так считает, как внушила ему когда-то его прабабка. Он очень горячо печется о своей земле, и потому его бесит, что вы не собираетесь продавать ее назад ему. И если вы возьмете под нее кредит, он непременно воспользуется случаем и оттягает ее у вас. Уж будьте уверены.
Мистер Джемисон помолчал немного, потом снова заговорил, но так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать следующие его слова:
– И если вы будете и дальше подбивать людей не покупать ничего в магазине Уоллесов, вы тоже ее потеряете. Не забывайте, это Харлан сдает в аренду землю, на которой стоит магазин Уоллесов, и он получает большие проценты с их годового дохода. До того как он позволил Уоллесам завести эту торговлю, он получал деньги только от своих испольщиков. А теперь он получает денежки еще и с испольщиков Монтьера и Гаррисона, потому как обе эти плантации не столь велики, чтобы заводить свой магазин. Так что он достаточно твердо стоит на ногах, чтобы не позволить вам вмешиваться в его дела.
Но есть еще более важное обстоятельство: своим бойкотом вы указываете пальцем на Уоллесов. Этим самым вы не только обвиняете их в убийстве, что в данном случае не считалось бы великим преступлением, потому что убитый был черным, но говорите, что они должны понести наказание. Понести наказание, как если бы они убили белого, а наказать белого за зло, причиненное черному, – это же означает равенство. Вот чего Харлан Грэйнджер ни за что не допустит.
Мистер Джемисон молча ждал, но никто не произнес ни слова, и он продолжал.
– То, в чем обвиняют Джона Генри – что он заигрывал с белой женщиной, – противно натуре Харлана Грэйнджера, да и для большинства белых в этой части страны это обвинение хуже, чем любое другое, сами знаете. Харлан может не одобрять действия Уоллесов, но он всегда встанет на их защиту. Поверьте мне.
Мистер Джемисон взял с пола свой портфель, провел рукой по седеющим вискам и тут встретился взглядом с папой.
– Самое грустное заключается в том, что, вы сами знаете, в конечном итоге вам не побить ни его, ни Уоллесов.
Папа посмотрел на мальчиков, на меня, ожидавших его ответа, кивнул слегка головой, словно соглашаясь, и сказал:
– А все-таки я хочу, чтобы мои дети знали, что мы пытались это сделать, и, что не удалось нам сейчас, может быть, однажды удастся им.
– Я тоже надеюсь, что так будет, Дэвид, – прошептал мистер Джемисон, направляясь к двери. – Искренне надеюсь, что это сбудется.
День за днем после посещения мистера Джемисона папа, мама и дядя Хэммер обошли те дома, хозяева которых собирались отныне делать свои покупки в Виксберге. На четвертый день папа и дядя Хэммер снова поехали в Виксберг, но на этот раз в фургоне и вместе с мистером Моррисоном. Путешествие заняло два дня, и вернулись они с полным фургоном покупок из магазина.
– Кому все это? – спросила я папу, когда он соскочил с фургона. – Нам?
– Нет, Кэсси, что ты, девочка. Все эти покупки для тех, кто заказал их в Виксберге.
Я хотела задать еще кучу вопросов про их путешествие, но папа спешил снова уехать, и мои вопросы остались бы без ответа. Мы с Кристофером-Джоном как раз доставали воду из колодца, когда по подъездной дорожке плавно подкатил серебристый «пакард» и из него вышел мистер Грэйнджер. Он сердито уставился на «пакард» дяди Хэммера, стоявший в конюшне, потом распахнул калитку в палисадник и быстро зашагал через лужайку к дому.
Мы с Кристофером-Джоном приналегли на колодезную веревку, вытащили поскорей бадью с водой и перелили ее в ведро. Потом, взявшись за ручку тяжелого ведра с двух сторон, поспешили к заднему крыльцу, где наконец поставили его на пол, а сами на цыпочках молча прошли через пустую кухню к двери, ведущей в мамину и папину комнату.
Малыш и Стейси как раз вышли из этой комнаты по указанию мамы, неплотно прикрыв за собой дверь, так что осталась узкая щель, и мы все четверо прильнули к этой щели, изобразив из себя что-то вроде живой лестницы.
– С этой своей машиной, Хэммер, вы ж даете людям повод болтать всякое, – ворчливо сказал Грэйнджер, усаживаясь напротив папы. – Чем это они заставляют вас заниматься там, у себя на Севере? Контрабандой виски? – Он коротко рассмеялся, давая понять, что не всерьез задал вопрос, однако глаза его так и впились в дядю Хэммера, и было ясно, что он ждет ответа.
Дядя Хэммер прислонился к каминной доске, но не рассмеялся в ответ.
– Нам незачем незаконно продавать спиртное, – сказал он угрюмо. – Там у меня мужская работа, и получаю я за нее мужскую зарплату.
Мистер Грэйнджер внимательно изучал дядю Хэммера. На дяде Хэммере, как в первый день его приезда и как во все другие дни, были брюки с хорошо отглаженной складкой, жилет поверх белоснежной рубашки и начищенные ботинки чернее ночи:
– Поди ж ты, стал вовсе горожанином, а? Да чего там, ты и всегда-то считал, что работа на поле не для таких, как ты. Пусть другие гнут спину, а?
– Нет, не в этом дело, – отвечал дядя Хэммер. – Просто я всегда считал, что пятьдесят центов за день – это детская зарплата, а никак уж не для мужчины.
Больше дядя Хэммер не прибавил ни слова. И не надо было. Все знали, что пятьдесят центов – самая высокая цена, какую платили за день работы на полях Грэйнджера мужчине, женщине или ребенку без разбору.