И грянул гром, услышь крик мой…

Мама вздохнула, устремив взгляд на вспаханное поле и дальше на склон холма, под выгон.
– Мне страшно, Дэвид, – сказала она.
Папа отложил полотенце.
– Пока не из-за чего, Мэри. Пока рано бояться. Это все только слухи.
Мама повернулась и посмотрела на него.
– А когда они кончат пускать слухи?
– Тогда… вот тогда будет пора. А сейчас, дорогая наша хозяйка, – сказал он, ведя ее за руку к двери на кухню, – сейчас нам есть о чем подумать, более приятном.
Я быстренько выложила последние бобы в миску и поспешила через всю кухню к столу. Когда мама и папа вошли, я уже успела незаметно проскользнуть на скамейку рядом с Малышом и Кристофером-Джоном. Папа, улыбаясь, бросил взгляд на стол.
– Ого, смотрите, что делается! – воскликнул он. – Великолепные каролинские бобы и маисовый хлеб! Идите скорей, мистер Моррисон! И ты, Стейси, – позвал он. – Наши женщины постарались и устроили нам настоящий пир.
Как только занятия в школе кончились, весна быстро уступила лету; а папа так еще и не уехал на железную дорогу. Казалось, он ждет чего-то, и я про себя надеялась: что бы это ни было, пусть оно никогда не придет, и тогда он, может, никуда не уедет. Но однажды вечером, когда он, мама, Ба, мистер Моррисон и Стейси сидели на переднем крыльце, а Кристофер-Джон, Малыш и я бегали во дворе и ловили светлячков, я услышала, как он сказал:
– В воскресенье мне пора трогаться. Хотя очень не хочется. Есть у меня предчувствие, что не все кончилось. Слишком тихо вокруг.
Я выпустила пленного светлячка и села на ступеньки рядом с папой и Стейси.
– Пожалуйста, папа, – начала я, прислонившись к его ноге, – не уезжай в этом году.
Стейси глядел в надвигающуюся ночь, на лице его было написано смирение; он не сказал ни слова.
Папа, вытянув свою большую руку, погладил меня по лицу.
– Должен, Кэсси, девочка моя, – сказал он нежно. – Понимаешь, детка, у нас счета, которые надо оплачивать, а откуда деньги возьмутся? У мамы осенью уже не будет работы, а надо подумать о закладной и о налогах на будущий год.
– Папа, мы ведь посадили больше хлопка в этом году. Разве этого не хватит на налоги?
Папа покачал головой.
– В этом году нам помог посадить больше мистер Моррисон, но хлопок пойдет только на то, чтобы прожить, а на закладную и налоги деньги будут с железной дороги.
Я оглянулась на маму, надеясь, что она заговорит и убедит его остаться, но, когда я увидела ее лицо, я поняла, что она не станет этого делать. Она знала, что он уедет, собственно, мы все знали.
– Папа, ну хотя бы недельку или две можешь ты…
– Не могу, детка. Возможно, я уже потерял эту работу.
– Но, папа…
– Хватит, Кэсси, – раздался голос мамы из сгущающихся сумерек. Я замолчала; папа обнял Стейси и меня, положив нам руки на плечи. С того края лужайки, где Малыш и Кристофер-Джон все еще охотились за жуками-светляками, раздался голос Малыша:
– К нам кто-то идет!
Через несколько минут из сумерек вынырнули мистер Эйвери и мистер Лэньер и стали подниматься по луговому склону. Мама послала Стейси и меня на заднее крыльцо за стульями; потом мы расположились позади папы, который сидел на ступеньках, прислонившись спиной к стояку и лицом обратившись к гостям.
– Вы собираетесь завтра ехать в магазин, Дэвид? – спросил мистер Эйвери, когда все слова приветствия были сказаны.
После первой январской поездки в Виксберг еще раз ездил только мистер Моррисон, папа в этом не принимал участия. Папа указал на мистера Моррисона.
– Мы с мистером Моррисоном собираемся туда послезавтра. Твоя жена принесла вчера список того, что вам надо.
Мистер Эйвери, явно волнуясь, прочистил горло.
– Собственно, я и пришел… пришел из-за этого списка, Дэвид…
Не надо нам больше ничего покупать там.
На крыльце настала тишина.
Так как никто не сказал ни слова, мистер Эйвери переглянулся с мистером Лэньером, на что мистер Лэньер кивнул и продолжал сам:
– Дэвид, мистер Грэйнджер сильно давит на нас. Сказал, мы должны отдать ему со сбора хлопка шестьдесят процентов вместо пятидесяти… а мы уже хлопок-то посадили, так что еще сажать поздно… Э-э, да какая разница, не в этом дело, я думаю. Теперь хлопок идет по такой цене, что получается, чем больше мы посадим, тем меньше мы выручим денег…
Кашель мистера Эйвери прервал его, и он терпеливо ждал, пока кашель не кончился.
– Мне будет тяжело выплачивать этот долг в Виксберге, Дэвид, но все равно я выплачу… и хочу, чтоб ты это знал.
Папа кивнул и посмотрел в сторону дороги.
– Наверно, Монтьер и Гаррисон тоже подняли свои проценты, – заметил он.
– Монтьер да, – отозвался мистер Эйвери. – Но Гаррисон, как я знаю, вроде нет. Он человек приличный.
– Или прикидывается, – устало вздохнула мама.
Папа продолжал смотреть в темноту.
– Сорок процентов. Я полагаю, если кто привык жить на пятьдесят, проживет и на сорок… если очень постарается.
Мистер Эйвери покачал головой.
– Времена слишком тяжелые.
– Времена тяжелые для всех, – сказал папа.
Мистер Эйвери прочистил горло.
– Я знаю. Мне… мне и в самом деле очень неприятно, что Ти-Джей так поступил…
– Я не об этом, – отрезал папа.
Мистер Эйвери, испытывая чувство неловкости, кивнул, потом наклонился со стула вперед и долго всматривался в лес.
– Но… но это еще не все. Мистер Грэйнджер сказал, что, если мы не перестанем покупать в Виксберге, мы можем убираться с его земли.
Сказал, ему надоело, что мы устраиваем беспорядки против приличных белых людей. А потом и эти Уоллесы… они приходили и ко мне, и к брату Лэньера, и к другим, сказали, что мы должны им деньги. Сказали, не можем платить наши долги, так они вызовут шерифа, чтоб забрал нас… сковал всех цепью и заставил отработать.
– О господи! – воскликнула Ба.
Мистер Лэньер кивнул и добавил:
– И завтра нам должно пойти в ихний магазин, чтобы показать нашу преданность.
Мистер Эйвери снова закашлялся, и на какое-то время все замолчали, слышен был только кашель. Когда кашель прекратился, мистер Лэньер сказал:
– Молю бога, только б нам выдержать, не можем мы больше ходить в цепях, Дэвид.
Папа кивнул.
– Никто этого и не ждет от вас, Сайлас.
Мистер Эйвери тихонько засмеялся:
– А все ж таки мы заставили их побегать, а?
– Да, – спокойно согласился папа, – заставили.
Когда оба ушли, Стейси взорвался:
– Они не имеют права выходить из игры! Стоило Уоллесам постращать их, они уж из кожи вон лезут – готовы сразу наутек, все врассыпную, как испуганные зайцы…
Вдруг папа вскочил и, обхватив Стейси, поднял его на ноги.
– Знаешь, юнец, у тебя еще нос не дорос, чтобы судить о том, чего сам толком не знаешь. А этим людям приходится поступать, как они вынуждены. Ты лучше подумай, как они рисковали, когда в первый раз согласились покупать все в Виксберге. Если их закуют в цепи, их семьи ведь останутся безо всего. Их вышвырнут с земли, которую они арендуют, а куда им идти? Некуда! Понимаешь ты это?
– Да, папа, – ответил Стейси.
Папа выпустил его и невесело уставился в темноту.
– Ты родился счастливчиком, парень, потому что у тебя есть своя земля. А если б не было, ты только б о ней и мечтал, стараясь как-то прожить… как стараются мистер Лэньер и мистер Эйвери. Может, пришлось бы поступать, как они вот сейчас. А это нелегко для мужчины – сдаться. Но иногда, оказывается, другого выхода нет.
– Ты… ты прости меня, папа, – пробормотал Стейси.
Папа тут же протянул руки и положил их Стейси на плечи.
– Папа, – сказала я и встала, чтобы присоединиться к ним, – а мы тоже сдадимся?
Папа посмотрел на меня, прижал к себе, потом махнул рукой в сторону дороги.
– Видишь ту смоковницу, Кэсси? Во-он там? И другие деревья вокруг… вон тот дуб и грецкий орех – они много больше смоковницы, и занимают больше места, и отбрасывают такую тень, что она покрывает и эту бедную смоковницу. Но зато у смоковницы очень глубокие корни и она также украшает наш сад, как дуб и грецкий орех. Она цветет, приносит год за годом прекрасные фиговые плоды, хотя знает раз и навсегда, что никогда не дорастет до этих деревьев. Просто растет и делает свое дело. Она не сдается. А если сдастся, умрет. С этого дерева стоит брать пример, Кэсси, дочка моя, потому что мы похожи на него Мы будем делать свое дело и не сдадимся. Мы не можем сдаться.