Коллегия

Пересекая площадь перед черным зданием, он держал перед собой наготове жнец, но площадь была пуста, и караульных не было при выходе.
Дверь распахнулась от его пинка; пуста была и парадная. Держась спиной к стене, чтобы никто не накинулся сзади, он стал всходить по лестнице. Все было тихо. На третьем этаже он почувствовал под ногами мягкий ковер и обнаружил, что стоит лицом к обитой кожей двери, ведущей в покои Смертоносца-Повелителя. Он приблизился к ней осторожно, убежденный, что там непременно ждет засада. Прислушался, что там за дверью – ни звука. Тогда он пинком распахнул дверь и почти одновременно нажал на спуск. Уже совершив непоправимое, он вдруг с ужасом понял, что выстрелил в своего брата Вайга. Мучительная секунда, и тело брата истаяло в голубой туман. Раздался отчаянный плач: откуда-то из затенения выбежала мать. «Что ты наделал!» – выкрикнула она сквозь слезы.
Потрясенный, Найл очнулся. Сердце гулко стучало, сам весь в поту. Словно гора с плеч свалилась, когда понял, что это всего лишь сон. Откинул одеяло, стряхнув с себя бремя вины и смутного отчаяния. Вернулось самообладание; полегчало. Однако въевшееся в память сновидение попрежнему вызывало смятение и безотчетный страх. К чему бы это, сон о гибели брата?
В комнате стояла тишина. Длинные шторы, скрывающие стены от пола до самого потолка, задернуты. Но сквозь круглое окошко уже сочился блеклый предрассветный сумрак. Найл сидел лицом к окну, освобождая ум от мыслей и чувств, пока дыхание не восстановилось.
Затем намеренно сосредоточился, вызывая ту мерцающую точку в мозгу; на миг комнату наводнила странная тишина. Найл расслабился внезапно. Ощущение было такое, будто он спускался в безмятежное спокойствие, как в воду. И тут взгляд его упал на тень, проросшую меж ним и светлеющим небом. Тень проникла наискось через круглое окно, как ветка дерева. Найл безо всякой боязни – лишь с любопытством остановился на ней взглядом, пытаясь определить, что же это такое.
Оконная рама держалась на проходящей поперек проема оси, и само окно было слегка приоткрыто. Пока всматривался, рама неожиданно скрипнула, окно приоткрылось шире, и стало заметно, что похожая на ветку тень движется.
С легким замешательством Найл понял, что это какое-то крупное насекомое – быть может, гусеница, которая вползает через зазор приоткрывшегося окна, там, где пошире. Однако для гусеницы оно показалось чрезмерно длинным. Тут колышащееся движение показалось знакомым, и Найл догадался, что это тысяченожка или сороконожка.
В полной тишине послышалось, как туловище елозит по раме. Насекомое было таким длинным, что, когда хвост наконец полностью прозмеился через зазор, голова, судя по всему, находилась уже поблизости от пола. Еще секунда, и глухо стукнуло: насекомое отлепилось от шторины и упало на ковер.
Только теперь, когда оно исчезло из виду, Найл почувствовал опасность. Он, крадучись, протянул руку к тунике, лежащей возле постели на стуле. Под ней нащупал раздвижную трубку. Когда рука сжала холодный металл, он с удивлением ощутил в пальцах покалывание и тут же испугался, что тварь исчезнет под кроватью, вынудив начать поиски; тут чуть дернувшееся книзу одеяло дало понять, что сороконожка карабкается вверх. Он напряженно рассматривал ножки кровати, ожидая, когда тварь появится.
Что-то невесомое щекотнуло ногу; Найл понял, что насекомое забирается под одеяло.
Повинуясь безотчетному инстинкту, Найл мгновенно поджал под себя ноги и, сработав локтями, уселся на подушку. Затем, ориентируясь по движению одеяла, стал изо всех сил гвоздить по нему трубкой. Одеяло встало колом, тварь под ним билась в корчах. Найл, стиснув зубы, одной рукой удерживал змеевидное туловище, другой свирепо наносил удар за ударом. Не успевший полностью втянуться под одеяло, хвост взвился и зацепил голову Найла, но он не обратил внимания: яд сороконожки содержится, как и у паука, в размещенных за клыками железах. Чувствовалось, как туловище с каждым ударом мягчеет, становясь все податливей. Тем не менее, конвульсивно извивавшаяся тварь была удивительно сильной. Он продолжал неистово гвоздить, пока хвост не опал бессильно на пол.
Пододеяльник так пропитался кровью, что обе руки уже испачкались по локоть.
Несмотря на возбуждение, тело охватил холод, словно температура в комнате упала до нуля. Зубы клацали, когда он вылезал из постели на покрытый ковром пол.
Аккуратным движением, боясь перебудить весь дом, он раздвинул шторы; через отливающие голубизной стены засочился бледный утренний свет. Заведя трубку над головой, левой рукой Найл потянул на себя одеяло и тут же отпрыгнул назад: лежащее в луже крови туловище резко дернулось. Через секунду оно тяжело опало, и Найл понял, что движение было чисто рефлекторным.
Нажав на кнопку, он раздвинул трубку и осторожно ткнул издохшую тварь. Затем стянул на пол одеяло, сбитую простыню, и с помощью трубки поднял размозженное туловище над постелью. Держа на весу, разглядел. Серо-зеленая сороконожка, черные полосы вдоль боков. Туловище толщиной с лодыжку ребенка, около двух метров длиной.
По обеим его сторонам располагались ножки, напоминающие пухлые пальчики; длинные суставчатые антенны размозжены ударами. Именно от их щекочущего прикосновения Найл и насторожился. Крупные мутноватые капли яда, скатившись с клыков, упали на постель. Широко растворив окно, Найл сбросил сороконожку наружу, на клумбу.
Озноб прошел так же неожиданно, как и возник.
Юноша ощутил необычайную усталость – такую, что не будь сейчас постель насквозь мокрой от крови, повалился бы и заснул.
Пришлось вместо этого надевать тунику и совать ноги в сандалии. Затем Найл вышел в коридор. Он знал, что спальня Доггинза находится по соседству. Медленным движением повернул деревянный набалдашник дверной ручки и заглянул в комнату. Там стояла почти полная темнота, но, когда глаза привыкли к полумраку, ему стало видно, что Доггинз спит один. Подойдя, Найл осторожно потрогал его за плечо. Доггинз, вздрогнув, проснулся.
– У меня там небольшое происшествие, – тихо сказал Найл.
Доггинз без слов вылез из-под одеяла, натянул тунику и следом за, Найлом пошел в гостевую комнату, аккуратно и плотно прикрыв за собой дверь. Увидев намокшую от крови постель, он ошарашенно спросил: – Это еще что такое?
Найл подвел его к окну и молча указал на мертвую сороконожку, валявшуюся внизу среди цветков львиного зева. Вкратце рассказал о происшедшем.
– Надо поскорее от нее избавиться, пока все не проснулись, особенно дети, – заметил Доггинз. – Стягивай быстро простыни с постели…
Он вышел и возвратился через несколько минут со стопкой свежих простыней и покрывал. Те, что перепачканы были кровью, уже лежали на полу.
К счастью, на самом матраце осталось лишь небольшое пятнышко крови; вместе они перевернули его обратной стороной кверху. Затем Найл взялся перестилать постель, а Доггинз. прихватив испачканные простыни, кудато исчез. Вскоре он появился под окном с большими деревянными вилами, которыми уцепил дохлую сороконожку. Минут через десять мимо окна пронеслось косматое облако дыма; ясно, что он запалил где-то на задворках мусодержатель.
Когда Догтинз возвратился, Найл заканчивал счищать кровь с раздвижной трубки.
– При женщинах обо всем этом ни звука, – коротко предупредил Доггинз.
– Какой разговор! Кстати, а может, она заползла случайно?
– Нет. Это была посланница Смертоносца-Повелителя.
– Откуда ты знаешь?
– Охотничья сороконожка. Пауки разводят их для ловли кроликов в предгорьях. Их закладывают в норы, а они вытравляют зверьков наружу. Но это была самая крупная из всех, каких я только видел. Впредь перед сном закрывай-ка окно.
– Мне надо уходить из твоего дома. Из-за меня беда может приключиться с другими.
– Об этом перемолвимся позже. Ложись, отдыхай.
Однако усталость уже схлынула. Когда Доггинз ушел, Найл, перед тем как залезть в постель, нацепил на шею медальон. Мозг тотчас пронзил зигзаг боли, раскроив череп, будто тесаком, – да так, что Найл невольно зажмурился и прикрыл рукой глаза. Через несколько секунд боль переплавилась в тяжелое биение где-то в затылке. Найл устоял перед соблазном снять медальон и попытался открыто превозмочь боль, слившись с ней, словно она так же естественна, как удовольствие. Превозмогая, он сделал интересный вывод: медальон-то, оказывается, может усиливать сопротивляемость той самой боли, которую нагнетает. Она нарастает пропорционально сосредоточенности, но вместе с тем нарастает и способность ей сопротивляться. Теперь было понятно, что она является как бы следствием физического опустошения; нападение Смертоносца-Повелителя истощило энергоресурсы организма. Вместе с тем, борясь с собственной усталостью, Найл испытывал некое удовлетворение.