Старшие Арканы

Надо постараться разговорить Нэнси. А ведь есть еще и Лотэйр — которому в этом странном доме наверняка захочется, чтобы она была рядом. И еще есть Джоанна — Сибил предвкушала будущий разговор с ней. Кажется, эта старая цыганка обладает удивительно точным видением мира, вот только очень не любит врагов Горa.
Перед тем, как спуститься вниз, она еще раз проверила свои ощущения. Вполне возможно, что Нэнси дождалась отца, успокоилась и сидит сейчас не в гостиной, а в своей комнате, за соседней дверью. Сибил немного подумала и решила, что вреда не будет, если она зайдет к племяннице, уйти-то ведь недолго. Она подошла к соседней двери и постучала. Высокий нервный голос произнес: «Входите».
Нэнси лежала в постели. Увидев тетку, она попыталась завести разговор, но тут же и оставила эти попытки.
Выглядела она куда хуже, чем недавно внизу. Си-бил еще от двери распознала человека, в котором сила Жизни вот-вот сдаст последние рубежи. «Нет, пожалуй, дело обстоит еще хуже, — подумала она. — Это существо предали, силу Жизни слишком быстро вытеснила Смерть, и девочка не успела с ней справиться». Ураган, угрожавший телам других, словно разрушил ее душу. Сибил быстро пересекла комнату.
— Что стряслось, дорогая? — спросила она. Нэнси не ответила, лишь слабо шевельнула рукой. Сибил присела на край постели и легонько взяла ладонь Нэнси в свои. Несколько минут они провели так в молчании; затем, едва слышно Сибил произнесла:
— Красота еще вернется. Подожди немного. Нэнси затрепетала, словно ураган бушевал у нее внутри, со стоном выдохнула: «Нет», и умолкла. Но стон по крайней мере означал жизнь; отрицание свидетельствовало о работе сознания; и Сибил обняла Нэнси за плечи. В молчании Сибил собирала все наличные силы, чтобы понять, в каком уголке этого разбитого существа еще сохранились глубинные животворные соки. Время уходило, но зато пальцы Нэнси уже чуть крепче сжали руку Сибил; плечо чуть расслабилось под ее рукой. Буря с неистовым упорством рвалась в окно, и внезапно Нэнси вздрогнула, словно только что услышала удары стихии, и незнакомым, сдавленным голосом вымолвила:
— Ты не знаешь, что это такое.
Сибил обняла ее чуть сильнее, десятками незримых нитей связывая Нэнси с жизнью. Ее безмятежная уверенность словно разрушила чары, сковавшие язык Нэнси, и девушка проговорила тем же невыносимым голосом:
— Это Генри убивает моего отца.
Дисциплинированное сознание Сибил даже не шелохнулось. Она спокойно, как о само собой разумеющемся, сообщила:
— Он вернулся со мной.
— Если бы он не вернулся, — прорвало наконец Нэнси, — если бы он умер там, если бы и я умерла, буря бы прекратилась. А теперь она не остановится. Она будет всегда. Это Генри убивает моего отца, и он не может остановить это. Я помешала ему.
На миг Сибил все же смутилась. Ей вспомнились фантазии брата о «больших людях с дубинками». Она мягко отстранила это воспоминание, чтобы не мешать более важной работе, и ответила с нежной убежденностью:
— Ты не можешь сделать вообще ничего, если тебе это не позволено, правда? А если тебе позволили помешать ему, значит, так и должно было случиться. Но теперь уже ты сама не должна останавливаться.
Метель билась в окна.
Нэнси в отчаянии крикнула:
— Да ничто не может остановить ее! Он потерял их, он ничего теперь не может!
— Что потерял? — властно спросила Сибил, и девушка, захлебываясь слезами, ответила:
— Таро! Свои магические карты! Они были у него; он размахивал ими вверх и вниз; он вызвал бурю, чтобы убить отца, а я схватила его за руки и они рассыпались, пропали, и теперь ничто и никогда не остановит ветер и снег. Они найдут отца, они завалят снегом весь мир. Слышишь, как они пляшут! Слышишь, как они поют! Этот танец Генри и держал в своей комнате.
— Я знаю о танце, — терпеливо сказала Сибил. — Нэнси, ты слышишь? Я знаю, что такое танец, и знаю танцоров. Я знаю даже то, чего не знает Генри. Как ты полагаешь, может твоя метель коснуться Шута?
Сибил сама не знала, почему произносит именно эти слова, но что-то в них было созвучно отчаянию Нэнси, что-то задевало ее сознание. В лице тоже наметились перемены; на нем проступило тусклое воспоминание о жизни. Губы непослушно шевельнулись и выговорили:
— Шут…
— Я видела золото на снегу, — продолжала Сибил. — Твой отец был огражден золотым сиянием. Неужели ты думаешь, что Таро могут пропасть, пока Шут держит их?
— Но все говорят, что он не двигается, — выдохнула Нэнси.
— А я видела его в движении, — ответила Сибил, и нерушимая безмятежность была в ее голосе. — Ни в небесах, ни на земле нет ни одной фигуры, которая могла бы ускользнуть от такого партнера. Все они его навеки.
— И снег? — сказала Нэнси.
— И я, и ты, и Генри, и твой отец, — размеренно говорила Сибил. — Нам надо только помнить свои собственные правильные движения. — Она по-прежнему не вполне понимала, на каком языке говорит; словно у апостолов на Пятидесятницу, единая истина лилась из ее уст на тех наречиях, которых она не знала, словами, которым она никогда не училась 4.
Она добавила так, словно это имело какой-то сокровенный смысл:
— Твой отец вернулся со мной; может быть, Генри теперь ждет тебя?
Как паломник на улицах Иерусалима, вдруг услышавший благую весть, Нэнси впервые подняла голову.
— Зачем?
— Почему ты считаешь, что таинство Любви творится лишь между теми, кто нравится друг другу? задала Сибил неожиданный вопрос. — Дорогая, ты часть этого таинства, и то, что тебе предстоит исполнить, может оказаться сильно непохожим на обыденные дела. Скажи-ка мне — нет, не про бурю, это — пустяк, она — у ног Шута; скажи мне, что все-таки случилось?
Поначалу неуверенно, сбиваясь, Нэнси начала рассказывать обо всем, что знала о Таро. Она останавливалась, возвращалась к началу, перескакивала в самый конец, путала собственные впечатления с тем, что говорил Генри, а его слова, в свою очередь с тем, чего, как ей казалось, Генри добивался, и все это — со своим собственным отчаянным стремлением любить. Но и в этой мешанине то и дело всплывала неподвижная и вместе с тем стремительно летящая фигура Шута, а у ног его расцветало невинное и страстное желание юной женщины, поклявшейся сделать все возможное и невозможное для своего ненаглядного Генри, но не только и не столько для него, сколько ради великой тайны, о которой она узнала пока так немного и так надеялась узнать больше.
Сибил была готова ко всему, как и следует человеку, полностью владеющему собой. Она давно знала, что никакие потрясения не сравнятся с восторгом открытия самого существования Любви. Когда человеку открывается эта истина, любые другие события, любые новые красоты становятся лишь ее составной частью и уже не могут застать врасплох. Она серьезно и внимательно слушала историю Нэнси, видела не столько своими глазами, сколько глазами Нэнси — как мир открывается с неожиданной стороны. Она видела, теперь уже своим внутренним взглядом, отдаленную фигуру Жонглера, стоящего в пустоте до начала всякого творения, и сияющие шары, которые, покидая его руки, обретают бытие и становятся звездами и планетами. Часть из них оставалась парить в пространстве, часть падала почти сразу же, уходила вниз и поднималась снова, пока облик творца не затерялся среди роя новых миров. Она видела, по мере того как длил повествование возбужденный девичий голос, четыре великие фигуры, между которыми покоилась Земля — две стороны единого проявления, тело и душу человеческого существования, — Императора и Императрицу, а напротив — Иерофантов, мужчину и женщину, четверичное начало знания и становления жизни на Земле. Меж ними катилась Колесница земного бытия. Но вот четверка распалась. Теперь по одну сторону оказался Отшельник — душа в радостном уединении, а по другую — Влюбленные, душа в радостном общении земной любви.
«И из них посыпалась земля», — жалобно проговорила Нэнси. Земля и воздух, огонь и вода — младшие стихии рождались из Старших Арканов, но и это было в танце. В каждом из четырех потоков Сибил продолжала видеть фигуру Шута, его летящие, исполненные радости движения. «Я подумала, что это Повешенный, и закричала», — Нэнси перескочила к другой части своей истории, а Сибил вспомнила распятия из своего прошлого, когда она ощущала себя повешенной, кричащей, выгнутой в муке, и видела золотое сияние и руки Шута, поддерживавшие и облегчавшие ее страдания, и слышала успокаивающие слова. «И что же нам делать? Что мы теперь можем сделать?» — бормотало юное существо рядом с ней, и вдруг Нэнси изо всех сил вцепилась в Сибил и разразилась слезами. И пока она рыдала и мучилась, руки Сибил поддерживали и утешали ее, а голос Сибил произносил успокаивающие слова.