Башня Зеленого Ангела

— Я потерялся, — снова повторил он. — Можно мне остаться здесь и поговорить с вами?
Почему-то казалось очень важным получить ее разрешение.
— Конечно, — сказала она, но голос ее звучал по-прежнему неуверенно. — Пожалуйста. Милости прошу.
На мгновение видение стало четче: скорбное лицо женщины было окаймлено длинными волосами и капюшоном плаща.
Она засмеялась; Саймон больше почувствовал это, чем услышал.
— На случай если я забыла, ты напомнил мне, что я теперь далека от жизни, которую знала. — Она помолчала. Сияние пульсировало. — Ты сказал, что потерян?
— Да. Это трудно объяснить, но я не здесь, по крайней мере остальная часть меня. — Он хотел рассказать ей больше, но не торопился откровенничать даже с этим грустным, на вид совершенно безобидным духом. — А почему вы здесь?
— Я жду. — В голосе Мегвин звучало сожаление. — Я не знаю, кого или чего, но знаю, что жду.
Некоторое время они молчали. Внизу мерцала долина, прозрачная, как туман.
— Все это кажется таким далеким, — сказал наконец Саймон. — Все, что казалось таким важным!
— Если прислушаться, — ответила Мегвин, — можно услышать музыку.
Саймон послушно прислушался, но не услышал абсолютно ничего. Это само по себе было поразительно, и на мгновение он был ошеломлен. Не было совсем ничего — ни ветра, ни птичьего пения, ни слабого звучания голосов, ни даже приглушенных ударов его собственного сердца. Он никогда не мог себе представить, что тишина может быть такой абсолютной, покой таким глубоким. После безумия и суматохи жизни он, казалось, пришел к неподвижной сути вещей.
— Я немного боюсь этого места, — сказал он. — Я боюсь, что если останусь здесь слишком долго, то не захочу возвращаться обратно, к своей жизни.
Он почувствовал удивление Мегвин.
— Твоя жизнь? Разве ты не умер давным-давно? Когда ты приходил ко мне раньше, я думала, что ты, наверное, древний герой. — Она издала печальный звук. — Что я сделала? Может ли быть, что ты до сих пор не знаешь, что умер?
— Умер? — Ярость и ужас нахлынули на него. — Я не умер! Я еще жив, я просто не могу вернуться. Я жив!
— Тогда что ты делаешь здесь, со мной? — В ее голосе было что-то очень странное.
— Не знаю. Но я жив! — И хотя он сказал это отчасти для того, чтобы убедить самого себя, но внезапно понял, что все еще ощущает слабые путы, связывающие его с проснувшимся миром и его собственным потерянным телом.
— Но ведь сюда приходят только мертвые? Такие, как я?
— Нет. Мертвые идут дальше. — Саймон подумал об улетающей на свободу Лилит. Теперь он знал, что говорит правду. — Это Место Ожидания — промежуточное место. Мертвые идут дальше.
— Но как это может быть, если я… — Мегвин внезапно замолчала.
Испуг и ярость Саймона еще не рассеялись, но теперь он ощущал жаркое пламя своей жизни, потускневшее, но еще не потухшее, и немного успокоился. Он знал, что жив. Он понимал, что это единственное, за что он может ухватиться, но этого было достаточно.
Внезапно он почувствовал рядом с собой что-то странное. Мегвин плакала — беззвучно, судорожными движениями, заставлявшими ее фигурку колебаться и почти рассеиваться, как разогнанный ветром дым.
— Что случилось? — Все это было очень странно и тревожно, но он не хотел терять ее, а Мегвин с каждой секундой становилась все более пугающе бестелесной. Даже свет, который она несла, казалось, стал слабее. — Мегвин? Почему вы плачете?
— Я была такой глупой! — запричитала она. — Такой глупой!
— Что ты имеешь в виду? — Он попытался дотянуться до нее, чтобы взять Мегвин за руку, но не смог коснуться ее. Саймон посмотрел вниз, туда, где должно было находиться его тело, и не увидел ничего. Это было странно, но в этом похожем на сон месте казалось куда менее ужасным, чем в любом другом. Он думал, каким видит его Мегвин. — И почему ты была глупой?
— Потому что я думала, что знаю все. Потому что я думала, что даже боги ждут, чтобы посмотреть, что я сделаю.
— Я не понимаю.
Долгое время она молчала. Он чувствовал, как ее скорбь вливается в него, словно порыв ветра.
— Я объясню, но сперва скажи мне, кто ты? Как ты оказался в этом месте? О боги, боги! — Скорбь угрожала снова развеять ее призрак. — Я слишком много на себя взяла. Слишком, слишком много.
Саймон сделал то, что она просила, начав медленно и нерешительно, но все больше набираясь уверенности, по мере того как кусок за куском его прошлое возвращалось к нему. Он был удивлен, обнаружив, что вспоминает имена, которые только что были туманными провалами в его памяти.
Мегвин не перебивала его, но по мере продолжения его монолога ее облик становился все более различимым. Он снова видел ее лицо, блестящие, полные боли глаза, плотно сжатые губы, которые она словно пыталась удержать от дрожи. Он думал о том, кто любил ее — потому что эту женщину, конечно, должны были любить, — он скорбел о ней. Когда он заговорил о Сесуадре и о миссии графа Эолера из Эрнисадарка, она впервые перебила его, попросив поподробнее рассказать о графе и о том, что он говорил.
Когда Саймон рассказал об Адиту и ее словах, что Дети Восхода едут в Эрнистир, Мегвин снова начала рыдать.
— О Мирча, дождем одетая! Это то, чего я боялась. Я едва не уничтожила свой народ в своем безумии! Я не умерла.
— Я не понимаю. — Саймон наклонился поближе, греясь в тепле ее сияния. Оно делало странную призрачную долину немного менее пустой. — Ты не умерла?
Женщина-призрак начала рассказывать о своей жизни. Саймон с изумлением, осенившим его, понял, что действительно знал ее, хотя они никогда не встречались. Она была дочерью Лута, сестрой Гвитина, эрнистирийца, которого Саймон видел в Наглимунде на совете у Джошуа.
История, которую она рассказала, и воспоминания о снах, путанице и несчастьях, которые они с Саймоном собрали из кусочков и догадок, были действительно ужасны. Саймон, который провел столько времени на колесе, сгорая от жалости к себе, почувствовал, что почти болен от одного перечисления потерь Мегвин — отец, брат, дом и страна были отняты у нее, — и такого даже он, при всех своих несчастьях, не мог бы вынести! Неудивительно, что она потеряла разум и вообразила себя мертвой. Ему было невыносимо больно за нее.
Когда Мегвин закончила, призрачная долина снова погрузилась в полную тишину.
— Но почему ты здесь? — спросил наконец Саймон.
— Я не знаю. Меня никто не приводил сюда, как тебя. Но после того как я коснулась сознания того существа, в котором, как я думала, был Скадах — в Наглимунде, если только это было там, — я все время была нигде. Потом я проснулась в этом месте — в этой стране — зная, что жду. — Она помолчала. — Может быть, это тебя я должна была дождаться?
— Но почему?
— Не знаю. Но похоже, что мы ведем один и тот же бой — или, скорее, вели его, поскольку я не знаю, каким образом кто-то из нас может покинуть это место.
Саймон подождал и подумал.
— А это существо… существо в Наглимунде… какое оно было? Что… что ты почувствовала, когда коснулась его мыслей?
Мегвин пыталась подобрать слова:
— Оно… оно жглось. Быть так близко к нему — это было как сунуть лицо в дверь печки для обжига глины. Я боялась, что это сожжет мою душу. Я не понимала слов, как понимаю твои, но там были… идеи. Ненависть, как я тебе говорила, — ненависть к жизни и стремление к смерти, к освобождению… которое было почти таким же сильным, как желание отмщения. — Она издала печальный звук. На мгновение ее свет потускнел. — Вот тогда меня впервые встревожили мои собственные мысли, потому что я тоже ощутила стремление к смерти, — но если я уже была мертва, зачем же мне было нужно освобождение от жизни? — Она засмеялась, существо Саймона пронзила сладкая горечь этого смеха. — Мирча, защити меня! Выслушай нас! Даже после всего, что произошло за гранью моего понимания, дорогой незнакомец. То, что ты и я оказались в этом месте, этом мойхвнег, — тут она употребила эрнистирийское слово, которого Саймон не понял, — рассуждая о наших жизнях, хотя мы даже не знаем, живы ли еще.