Имперская реликвия

Уж Николь знала, как подогревать интерес. Этому научила ее профессия.
И вдруг — телефонный звонок.
— Вас просит Дрейк Майджстраль, мадам.
Спальня Николь была подзвучена низким мужским хозалихским голосом — учтивым и приятным. Голос этот выгодно контрастировал с щебетанием робота-косметички, которая заботливо накладывала слои косметики на лицо Николь. Николь попросила робота убрать в сторону свою аппаратуру и приказала комнатным устройствам принять звонок. Голографическое изображение головы Майджстраля в натуральную величину появилось прямо перед Николь. Волосы его выбились из стянутого на затылке узла. Он явно плохо спал.
— Привет, Майджстраль! Твой вечер удался?
— Я провел… интересную ночь, Николь. — Что-то в его голосе заставило Николь сесть.
— Ты в порядке, Дрейк?
Он растерялся.
— Да. Но ты уж прости, я не смогу с тобой сегодня позавтракать. Ты же понимаешь, я бы тебя не бросил одну, если бы на то не было серьезных причин.
«Вызов на дуэль? — гадала Николь. — Арест? Ловушка какая-нибудь?» По видео имя Майджстраля не мелькало — только в сочетании с ней. Стало быть, каковы бы ни были трудности Майджстраля, они носили исключительно личный характер.
— Я могу тебе помочь?
Майджстраль натянуто улыбнулся:
— Спасибо за заботу, но — нет, не можешь.
— Все что угодно, Майджстраль. Мы же друзья. Ты это знаешь.
Он немного помолчал, а потом покачал головой:
— Ты очень добра, но — нет. Тебе в это вмешиваться не стоит.
Николь подперла подбородок рукой.
— Значит, что-то серьезное.
— Да, миледи. Это точно.
— Роман за тобой приглядывает?
Майджстраль улыбнулся:
— Очень старательно. Спасибо.
— Береги себя Дрейк. Не делай глупостей.
— Не буду. — В руке Майджстраля возник голографический бокал с шампанским. — Спасибо за сочувствие. Сама решишь, когда мы увидимся снова.
Николь улыбнулась. Майджстраль всегда зарабатывал полные десять очков за стиль.
— Ловлю на слове, — сказала она, посмотрела на то, как он пьет из бокала, и поняла, что что-то в его поведении беспокоит ее. Майджстраль был потрясен. По-настоящему потрясен. То, что он пил шампанское, означало попытку обрести, вернуть savoir-faire [7]. Раньше Николь никогда не видела его в таком состоянии, и, не знай она его так близко некоторое время, она бы ничего не заметила.
— Дрейк, — вдруг попросила она, — позвони мне завтра. Хочу узнать, как у тебя дела.
Бокал исчез из поля зрения. Майджстраль спокойно посмотрел на Николь.
— Спасибо, — поблагодарил он. — Твоя забота мне льстит.
Фраза для Майджстраля типичная, но произнес он ее на Высокопарном Хозалихском и притом так, что ее можно было отнести к положению дел во всей Вселенной. И снова — десять очков за стиль, но все равно что-то было не так.
Здорово не так, и не последним в этом смысле было то, что Николь вынуждена теперь отправиться на завтрак в ресторане в полном одиночестве. После того как голова Майджстраля покинула ее комнату, она минутку подумала и велела комнатному оборудованию набрать номер лейтенанта Наварры.
Того не оказалось дома. Автоответчик Наварры попросил оставить сообщение, но Николь не стала этого делать. Члены Диадемы либо разговаривали с собеседником лично, либо не разговаривали вовсе.
Николь еще немного подумала и решила, что скажется больной и вообще не пойдет завтракать. Она понимала, что тогда пресса решит, будто Майджстраль все еще у нее.
Отлично. Что бы там ни происходило, Майджстраль никогда не станет возражать, если все будут думать, что он находится там, где его на самом деле нет.
Птичка сливового цвета, услышав звонок телефона Наварры, в испуге вылетела из гнезда. Но телефон умолк, и после минутного колебания птица решила осторожненько вернуться. Она уселась на ветку около гнезда и уставилась на свое жилище, задумчиво почесывая спинку лапкой.
Телефон лежал посреди других ее сокровищ — блесток, сверкающих конфетных оберток, авторучки, нескольких ярких камешков, детского колечка. Птичке была ненавистна мысль о том, что всю ее собственность захватил этот наглец. Значит, он только притворялся вещью? А сам — живой?
Когда телефон снова защебетал, птица тревожно подняла крылья, но по ветке отступила всего на несколько шагов. Щебетание продолжалось. Тревога птицы улеглась, и она придвинулась к гнезду, начиная радоваться непонятно чему.
Эта штука разговаривала! До сих пор птичке не попадалось говорящих сокровищ. Птица взъерошила перья и пискнула: «Ку!»
Телефон продолжал щебетать. Птица ответила ему. Наконец страховой агент в Пеленге повесила трубку, и телефон умолк.
Птичка сливового цвета вернулась в свое гнездо, радуясь, что у нее появился новый дружок.
Те, кому противен практический взгляд на жизнь, утверждают, что все материалисты по сути — мещане. Но разве мещанство такое уж преступление? «Никакое не преступление!» — возмутилась бы птичка. Представьте, сколько испытываешь радости, когда окружаешь себя предметами роскоши и удовольствия — хорошими винами, прекрасными картинами, томиками книг в кожаных переплетах, удобной мебелью — и можешь послать весь остальной мир куда подальше. Свою жизнь можно организовать куда как хуже, и то только тогда, когда материалистические порывы от желания создать комфорт приводят к тому, что он становится самоцелью. Вот тогда материализм бывает несносным. К примеру, в доме вполне достаточно одного-единственного дуршлага, но кто-то ставит перед собой цель собрать коллекцию платиновых дуршлагов с бортиками, украшенными бриллиантами и рельефами-аллегориями на донышке, и все это только для того, чтобы выпендриться перед соседями. Всякий может со спокойной совестью заключить, что материалистические порывы у такого хозяина совершенно вышли из-под контроля.
Воровство в Законе имеет материалистическую основу, но никак не связано с мещанством. Разыскивается некий совершенный предмет — лучший из себе подобных, самый редкий, самый удивительный. Грабитель без чьей-либо помощи предпринимает попытку завладеть им. И то, что могло бы стать самой обычной кражей со взломом, превращается в эстетически-романтическое приключение.
Сто лет назад Ральф Эдверс увидел алмаз «Эльтдаунское Крылышко» и решил, что камень должен принадлежать ему, что он не успокоится до тех пор, пока не возьмет алмаз в руку и не заглянет в темные глубины сокровища, пока эти глубины не заиграют отражением вспышек пламени в его камине. Нечего и удивляться тому, что Ральф полжизни гонялся за этим алмазом — не для того, чтобы продать его, а для того, чтобы обладать им ради него самого, — и в конце концов, потратив все свои сбережения и всю жизнь на его поиски, Эдверс сжал в руке драгоценный камень и покончил с собой, вместо того чтобы выставить алмаз на аукцион. Кто сможет обвинить его? Прежде всего он был романтиком, а потом уж — материалистом.
Однако можно быть материалистом, не прыгая, так сказать, за борт. Задумайтесь над философией птички сливового цвета: найти что-нибудь хорошенькое, притащить это домой, усесться на эту штуку и подружиться с ней.
Домашний уют — что может быть лучше?
Лейтенант Наварра в ужасе смотрел на разгром в доме Амалии Йенсен. Как только он обнаружил на крыше разорванного на части Говарда, он тут же позвонил в полицию. «Меня преследуют, — решил Наварра. — Кто-то всюду шляется за мной по пятам и делает все, чтобы мне досадить».
Он плелся следом за офицером Панкатом по обломкам на полу гостиной. Вырванные с корнем цветы испускали последний аромат.
— Мы обедали. Разговаривали. Потом я улетел домой.
А что еще он мог сказать?
— Нет. Я никого не видел. Я с хозяйкой едва знаком.
Офицер Панкат посмотрел на него спокойными миндалевидными глазами: