Музыка грязи

– Есть у тебя кофе?
– Выглядишь ужасно.
– Не надо фамильярничать, молодой человек. Я требую кофе и аспирин.
– Опять?
– Ну да, снова.
– Как… как ты сюда попала?
– Взяла напрокат машину. Что-то такое маленькое и красное. Как все.
– Ты знаешь, где здесь кухня?
– Я нашла лишь моментальный кофе.
– Вот ты меня и поражаешь тем, что ты очень моментальная.
– Ты мне льстишь. Дай-ка посмотреть на тебя.
– Нет, – говорит, прижимая шорты поплотнее к телу.
– Мне все равно немножко хреново. Настоящая австралийка не поехала бы.
– Ну, – бормочет Фокс. – Ну и почему ты все-таки поехала?
– Посмотреть, не примерещился ли ты мне. Не возражаешь, если я прилягу? – Она плашмя падает на узкую кровать. – Неловко, правда?
– Да уж. Давай-ка ее накроем.
Она переворачивается и прячет лицо в подушку.
– Садись, – говорит она.
Фокс медлит, садится на край кровати, держа шорты в одной руке.
– Не спала, – говорит она несколько задушенно из-за подушки. – А теперь так жарко.
Фокс смотрит на нее. Юбка высоко задралась на ней. На одной руке – шрам от прививки. След алой губной помады – яркое пятно на наволочке.
– Ты оставил ужин снаружи, Лю. Пустая трата макарон.
– Пес съест.
– Когда мне полегчает, приготовишь мне что-нибудь?
– А когда тебе полегчает?
– Когда ты меня погладишь.
– Я сделаю кофе, – говорит он.
– Потом.
– Спи, – говорит он, глядя, как она поднимает голову и улыбка соскальзывает с ее лица.
– Ну, будь душкой.
– Сколько же ты выпила, Господи Боже?
– Ох ты, как мы заинтересовались! Вообще-то, я выпила все, что было. Это меньше, чем может показаться. За деньги.
Фокс кладет руку на ее ногу. Она вздыхает.
– Что?
– Просто смотрю.
Его рука проскальзывает под эластичную ткань ее трусиков. Она немного расправляется и одобрительно мурлычет.
– Ты не возражаешь, если я просто полежу здесь? Устала. А ты можешь пока попроявлять инициативу.
– Только если ты заткнешься, – бормочет он.
– Не могу ничего обещать.
Фокс просовывает руку в ее ладонь. Прикасаться к ней – как прикасаться к горячей, влажной земле. В ее руке – биение пульса. Она приподнимается, опираясь на его руку, раскрывая его ладонь. Она оборачивается вокруг его руки, что-то бормоча, вцепляясь. Он взбирается на кровать и становится на колени, нагибается к ней.
– Не убегай, – говорит она. – Не надо тебе убегать.
Ему все равно, что? она говорит. Это не дает ему забыть, что она настоящая, а не призрак, который он выудил из своих желаний.
Фокс отнимает у нее руку; он издает задушенный звук и, медленно придерживая ее за бедра, раскачивает ее в своей скрипучей детской кровати; их тела скользки от пота, а пес тем временем скребется под окном.
Джорджи обнаружила его на веранде с разрезанным арбузом. День клонился к вечеру. Он уставился на арбуз, семечки в котором, как она заметила, были расположены ровными рядами.
– Это как гадание по чаинкам?
Он удивленно посмотрел на нее.
– Господи, ну, ты и дурачок! Вот, смотри.
Джорджи взяла половинку арбуза, которую он ей протянул. Она ее еле удерживала. Когда она вгрызлась в арбуз, она могла бы поклясться, что чувствует заключенное в нем солнце, и сахаристый вкус заставил ее вздрогнуть.
– Я привыкла, что арбуз из холодильника, – сказала она, капая арбузом на свою измятую безрукавку. – Это как вино. Когда оно холодное, у него почти нет вкуса. Ты что-то загрустил.
Он пожал плечами.
– Есть же на свете сложные вещи, так?
– Назвался сложной вещью – полезай в кузов.
Он улыбнулся, и Джорджи почувствовала, как ее похмелье исчезает, будто это не состояние, а настроение.
– Что будем делать? – спросила она.
– Жарко. Как насчет поплавать?
– Я имела в виду… наше… положение.
– Я знаю, – сказал он. – Так как насчет поплавать?
– В реке?
– В море, – сказал он.
– Ну, не можем же мы ехать в Уайт-Пойнт.
– Я знаю. Пошли. Хватай полотенце.
Джорджи быстро поняла, что она слишком рано обрадовалась безвременной кончине своей головной боли. Бахчи были раскалены добела. Грузовик дребезжал и покачивался по пути к шоссе, и когда они въехали на умиротворяюще гладкое асфальтовое покрытие, он проехал по нему всего несколько секунд, а потом повернул в другую сторону.
– Откроешь ворота? – пробормотал он.
– Чье это место?
– Ты хочешь сказать, что не знаешь?
Джорджи пожала плечами. Мухи влетали в открытую дверь.
– Джима Бакриджа.
– Шутишь, – сказала она.
– Не трать время зря.
Это была скорее просека, чем дорога. Они тряслись вверх по дороге вдоль изгороди между желтосмолками [8] и порослью акации.
– Это северные границы, – сказал Лю. – По большей части этот конец так никогда и не расчищали толком. Идет прямо до самого побережья.
– Я думала, фермы уже давно нет.
– Той, что была здесь сначала, действительно нет. Продавали по частям какому-то застройщику. С этим концом все никак не разберутся.
– Здесь… безопасно?
– К югу есть один дом. Там живет управляющий, но это все очень неопределенно. Он сидит дома, смотрит крикет, так что можешь не волноваться.
Джорджи взяла себя в руки и начала осмысливать новости; вскоре песок на дороге побелел. Они обогнули дюну и съехали вниз на твердую полоску песка за заросшим мысом. Он просто вышел из машины и пошел по приплеску, а она сидела и смотрела на него. Море было все еще гладкое, бриз дул с берега, и за рифами, где бриз ложился на воду, море было песочно-зеленым. Слишком жарко, чтобы сидеть в кабине, так что она разделась и торопливо пошла вслед за ним.
– Безрассудство всего этого меня прямо-таки поражает, – сказала она, услышав в своем голосе иронию, переходящую в чопорность.
Он, подняв фонтан воды, рухнул на спину.
– Ты получаешь от этого слишком большое удовольствие, – сказала она. – И какая же подо всем этим лежит история?
– Мы просто соседи, знаешь ли.
– Наследственная вражда, так я понимаю?
– Не.
– А что тогда?
– Мой старик. Он был не из особо почтительных ребят.
– И все это барахло в твоем доме… Ты был женат?
Он покачал головой.
– Детские вещи и фотографии.
Лю перевернулся и поплыл прочь от нее. Он хорошо плавал. Джорджи оглянулась на стоявший на пляже грузовичок и дикую, поросшую кустарником местность, которая простиралась на сколько хватал глаз. Она подумала: чего же еще она не знает о Джиме Бакридже? Теперь она протрезвела, и ее грызла тревога. Она стояла на песчаном дне и ждала, пока он повернет к берегу. Арбузы, фруктовый киоск – все это вызвало в ее памяти какие-то смутные воспоминания, но пока она не могла уловить связь. Он приплыл назад и нырнул. Вынырнул он рядом с нею; его глаза были открыты.
– Моя семья, – сказал он. – Был несчастный случай.
– Господи! – ахнула она. – Так вы – это та самая семья?
«Музыканты, – вспомнила она. – Авария».
Пока они стояли там, море поменяло цвет и ветер утих. Через несколько мгновений они почувствовали первое прохладное дыхание южняка.
– Я не знаю, что и сказать.
– Ты лучше подумай о чем-нибудь.
Джорджи вспомнила вечеринку у Гиллигана – одну из тех немногих, в которых она нашла нужным принять участие. Посвистывавший на веранде бочонок.
Отец жениха, закатывающий глаза из-за бесконечных задержек. И ансамбль, чертов ансамбль. И еще кто-то наспех налаживал стерео, пока музыкантов нет. И поднимался пивной угар, и праздник продолжался, невзирая ни на что. Невеста вышвырнула кого-то из дому прямо сквозь асбестовую стену. И цветные лампочки дождем сыпались во двор посреди всего этого смеха. Всего-навсего дикие уайтпойнтовцы. Она помнила, как Йоги, рисуясь, отвечал на телефонный звонок. Босоногий, во вспышках и отблесках огней. Бочком пробирался с ключами к машине «скорой помощи». И потом, уже гораздо позже, когда они уже уходили, когда Гиллиган с невестой удалились и начали назревать первые настоящие драки, по газону покатились новости. Музыканты. Прямо на своем долбаном выезде. Прямо в грузовичке. Трое погибли, и один парень в критическом. Люди расселись на капотах машин, пили и обсуждали. Джим взял ее за руку и всю дорогу домой молчал.