Музыка грязи
Она закрыла двери. Рэчел подмигнула. Большой «Форд» поехал вверх от пристани, а впереди него несся вал чаек.
* * *В часе езды от города Фокс видит машину «скорой помощи», которая, воя и сверкая, выворачивает из-за поворота, ее белая лакированная поверхность исписана тенями, которые отбрасывают пахнущие лимоном камедные деревья. Сжимает руль. Ловит взгляд Йоги Бера у штурвала, локоть выставлен в окно, – настоящий чертов лихач. Видит, как его глаза расширяются от узнавания, когда они проезжают мимо. Момент проходит. Он в порядке, но промерз до костей. Через пару вдохов он начинает переваривать то, что Йоги – вот пидорок мелкий! – перекрестился, будто отводил от себя порчу.
* * *Джош держал две половинки скейтборда и недоверчиво смотрел на Джорджи. Не то чтобы такого вообще не могло быть, но что-то не верится, что это чистая случайность.
– Вот как!
Джорджи начала терпеливо, с раскаянием в голосе, объяснять – что было нелегко, учитывая, сколько было времени. Брэд смотрел с незаинтересованным видом, в который она больше не верила. Гудел холодильник.
– Кленовая доска, Джорджи.
– Я знаю, милый.
– Мой подарок на день рождения.
– От меня. Да.
– Ну и вот!
Оставив сумку, ботинки и рубашку на полу кухни, он бросился в свою комнату.
– Лентяй, – сказал Брэд с легкой тенью ухмылки.
– Он знает, что я куплю ему новый, – сказала она; ее немного трясло. – Как школа?
– Фигня. Новая училка задумала устроить хор.
– Чудесно. Ты раньше так много пел. У тебя чудный голос.
– Больше нет.
– Вот как!
– И ни одна женщина меня не заставит.
Джорджи почувствовала, что эти слова как-то направлены против нее; ее ужалило, а он стянул яблоко и улизнул. Через несколько минут ненавистная, препарирующая мозги музыка из какой-то игры Нинтендо послышалась с лестницы. Обычные взрывы, визги, убийственный смех.
Ближе к вечеру пришел Джим, серебрящийся от соли.
– А, – пробормотала она, наливая ему. – Капитан Счастливчик.
– Все наверх. Так, что ли, говорят?
– Как все прошло?
– Дерьмово.
– А паренек?
– Справился.
– Вот и молодец.
– Триста кило.
– Неплохо, если учесть разбитые головы.
– Я прикинул, на день их опережаю. Может, завтра убьем свинью.
– Черт, это что же, семь сотен долларов?
– Минус наживка и горючее. Сборы. Налог.
– Да уж, нищета.
Он ухмыльнулся.
– Звонила в госпиталь, – сказала она. – Борису наложили пятнадцать швов. Сотрясение. Но он в порядке. Чем его ударило?
– Грузило на люциана, большое, как сосиска. Запуталось в корзине. Вылетело из нее, когда поднимали. Долбаная штуковина. Могло ведь и убить. Какой-то чертов урод, который работал в выходные, затянул свою леску на рычаге и оставил ее там. А кстати, мощно ты проехалась по скейту.
– Ты уже знаешь?
– Он ждал меня на лужайке, маленький доносчик.
– Он знает, что я куплю ему новый.
– Да пошел он! Может и накопить. Я ему достаточно повторял, чтобы он убирал эту чертову штуку.
– Нет, я куплю.
– Ну уж нет. Пусть поучится. Наступает время, когда каждый становится сам по себе.
Джорджи вздохнула. Она не видела в этом никакой логики и смысла. Но она слишком устала, чтобы спорить.
За ужином Джим пытал мальчиков о том, как идут дела в школе. Как и все дети, они выбрасывали школу из головы в тот самый момент, как вылетали за дверь класса, и поэтому их ответы были туманны и осторожны, и Джорджи чувствовала, что призрак сломанного скейта завис над ее концом стола. Хотя Джим и сам учился в этой школе, у него были опасения, и Джорджи видела, что он сдерживается, чтобы не начать прямо проверять, что они там выучили за последние шесть часов. Он был интересный мужчина. В свои сорок восемь уже потрепан жизнью, но все еще привлекателен, красив резкой, стандартной австралийской красотой. Глаза у него были серые, а взгляд стальной. На лбу – шрамы, а на руках – солнечные ожоги. Его губы часто трескались, и у него были грубые, песочного цвета волосы – эти кудри, как бы коротко он их ни стриг, казались неуместно изящными на голове человека, чей громыхающий голос и исходившее от него ощущение постоянного физического присутствия вмиг изменяли атмосферу комнаты. В нем было что-то неколебимо серьезное, какая-то тяжеловесность. Он был эмоционально сдержан. Его лицо было бесстрастно. И все же у него было усталое чувство юмора, которое нравилось Джорджи, и, когда он все-таки смеялся, сеть складок преображала его лицо, оно становилось менее сдержанным.
Джим был некоронованным королем Уайт-Пойнта. Люди с ним считались. Они смотрели на него и подчинялись ему, прислушивались к каждому слову. Несколько раз в неделю и мужчины, и женщины захаживали посекретничать, и он удалялся с ними в маленькую, душную комнату, которая служила ему кабинетом. Даже вечное председательствование в местном отделении Ассоциации рыбаков не могло объяснить его авторитета. Некоторые качества он, должно быть, унаследовал от своего легендарного и давно покойного отца. Большой Билл, по рассказам, был не только настоящий мужик, но и настоящий ублюдок; его безжалостное коварство не ограничивалось только рыбной ловлей. В свое время Бакриджи были удачливыми, предприимчивыми фермерами, но, став рыбаками, они оказались гораздо, гораздо выше остальных, и всех во флотилии прямо потрясали успехи Джима. Для них это казалось почти сверхъестественным. Они жили и умирали по воле случая, из-за колебаний погоды и океанских течений, из-за минутных изменений в обычном ходе нереста и миграций рыбы. Ракообразные – переменчивое царство. А Джим Бакридж казался людям избранным. Он просто отказывался признавать или даже обсуждать это, но Джорджи знала, что вся соль его влияния на людей была в том, что они были уверены, будто у него есть дар. Хотя он и жил как человек без прошлого, и никогда не предавался воспоминаниям – даже с детьми, – и, как казалось, всегда смотрел только вперед, Джорджи знала, что у него есть болезненные тайны. Он был вдовец и ребенком потерял мать. Он отказывался обсуждать обе эти потери, и иногда Джорджи замечала в нем подавленную ярость, но только рада была не быть ее объектом. Это случалось редко; такие вспышки проходили быстро, но сильно нервировали Джорджи. Наблюдая, с какой осторожностью и уважением относились к нему горожане, Джорджи удивлялась: уж не думают ли они, что рыбацкая удача – это изнанка его личной жизни, уж не верят ли, что за свою невероятную везучесть он заплатил высокую цену? Джорджи знала, что люди приходят, чтобы поддерживать с ним добрососедские отношения, но еще и в надежде, что смогут унести с собой частичку его удачи. Он это терпел, но, кажется, втайне это ему было ненавистно.
Джим обожал рыбачить, но желал, чтобы его сыновья занялись чем-нибудь другим. Он не хотел, чтобы они проследовали по стандартной уайт-пойнтовской траектории, которая начиналась вылетом из школы в возрасте пятнадцати лет, а заканчивалась на палубе или в тюремной зеленой робе. Его самого Билл послал в особую школу-интернат, известную тем, что из нее выходили политики и преступники из белых воротничков. Ни Джошу, ни Брэду ни дня в жизни не пришлось бы работать, если бы Джим на этом не настаивал, но он считал, что главное – это трудолюбие, образование и честное поведение. Все это делало его еще менее похожим на остальных уайт-пойнтовцев. Спустившись с мостика, как с петушиного насеста, он преображался в честного, прямого и вдумчивого человека. И он всегда был добр к ней. Он был мужиковат и, пожалуй, немножко зануден, особенно в последнее время, но нарциссистом или нытиком он не был. Она уже повидала изрядную долю – и даже больше – мужчин, которых придумывала сама, и после всех них Джим был как глоток свежего воздуха. Они были нестандартной парой – Джорджи это всегда очень нравилось. Но во всем этом самое стыдное было то, что в последнее время каждый раз, перечисляя для себя его добродетели, она оставалась с ощущением того, что пытается себя в чем-то убедить; и в ней с каждым днем росло опасение, что они все меньше и меньше подходят друг другу.