Шпион по призванию
– Напротив, сэр, – ядовито отозвался мистер Гиббон. – Вам и вашим собратьям следует усвоить многие наставления этого великого проповедника, коль скоро не хотите утратить и те жалкие остатки доверия, которые к вам еще питают. За прошедшие сорок лет методизм приобрел массу приверженцев, так что встряхнитесь, иначе новое движение лишит вас паствы.
Капитан Брук поспешил сгладить разногласия:
– Обе стороны можно упрекнуть во многом. Подлинная трагедия заключается в неспособности нашего правительства уладить разногласия на ранней стадии, а между тем это легко можно было сделать.
– Верно, – поддержал Гарри Дарби, – и вина лежит на короле. Желание управлять нами побуждает его игнорировать все разумные советы и доверять правительство слабовольным людям, вроде милорда Норта, зная, что он легко может сделать его своим орудием.
– Верно! – согласился капитан Бэррард. – Безумное упрямство короля – корень всех наших бед.
Мистер Гиббон нахмурился:
– Безумное упрямство, сэр, странное определение по отношению к человеку, у которого хватает смелости отстаивать свои убеждения и который обладает неотъемлемым правом верховной власти, пользуется поддержкой закона и подавляющего большинства народа. Вызов, брошенный колонистами парламенту, шокировал нацию, и выборы семьдесят четвертого года заверили короля в правильности его политики.
– У короля толстый кошелек, а города и области, где выборы находятся под контролем одного человека, нетрудно купить, – усмехнулся капитан Бэррард.
– Но, в отличие от первых двух Георгов, король – англичанин по рождению, образованию и пристрастиям, – не сдавался мистер Гиббон. – Государственные дела более не являются объектом разлагающего влияния германских шлюх, и король Георг III с самого начала царствования всегда ставил то, что считал интересами Англии, превыше всего прочего.
– Короля не в чем упрекнуть, – кивнул капитан Брук. – Колонистов озлобили опрометчивые действия лорда Норта. Они бы удовлетворились первыми успехами и были рады прекратить ссору, если бы он не предложил свободу неграм-рабам в случае их вербовки в армию и не отправил гессенских наемников сражаться против нашей же плоти и крови.
Сэр Гарри Бэррард ударил кулаком по столу:
– Ты попал в точку, Крис! Это было самой большой глупостью, и я помню, как спикер палаты общин упрекал правительство: «Вы обшарили каждый угол Нижней Саксонии в поисках наемников, но сорок тысяч немецких мужланов никогда не смогут победить в десять раз большее число свободных англичан». И он оказался прав.
– Тем не менее именно лорд Четем двумя годами позже противостоял предложению герцога Ричмондского убрать все наши войска из-за океана и покинуть мятежные провинции, – возразил мистер Гиббон.
– Уверяю вас, сэр, я отлично помню этот случай, так как то была предсмертная речь милорда Четема – всего полчаса спустя он лишился сознания. Тогда я был на галерее лордов и, хотя с тех пор прошло пять лет, помню каждое его слово, будто он говорил это вчера. «Должны ли мы, – вопрошал он, – пятнать блеск нашей нации постыдным отказом от ее прав и владений? Неужели народ, еще пятнадцать лет назад внушавший страх всему миру, теперь падет так низко, что скажет старинному врагу: „Забирай все, что у нас есть, только даруй нам мир“?» И не забывайте, сэр, что лорд Четем говорил это при совсем иных обстоятельствах. Франция собиралась вмешаться в войну на стороне генерала Вашингтона, и мысль о том, что к нашим заокеанским бедам добавится европейский конфликт, многих повергла в состояние близкое в панике. Лорду Четему пришлось поддержать милорда Норта, готового согласиться на любые требования американцев, кроме предоставления им независимости, ибо поступить так в тот момент означало оставить нас открытыми для других «последних» требований французов. Как мог лорд Четем, чьему руководству мы обязаны блистательными победами над Францией в Семилетней войне, не подняться со смертного ложа, чтобы выразить протест против позорной глупости?
– И все же предложение его светлости Ричмонда было разумным, – заметил мистер Гиббон. – Продолжение войны в семьдесят восьмом году вынудило нас эвакуировать Филадельфию, чтобы защищать Нью-Йорк и оборонять от французов Вест-Индию, а наше положение ухудшилось еще сильнее, когда в семьдесят девятом году против нас выступили испанцы.
– А в восьмидесятом дела пошли совсем скверно, – добавил генерал Кливленд, – когда наша блокада побудила русских, шведов, пруссаков, датчан и австрийцев прибегнуть к политике вооруженного нейтралитета в отношении Англии, а голландцы присоединились к нашим противникам.
– Нет, генерал, – остановил его капитан Брук. – Умоляю, не говорите ничего против блокады! Это мощнейшее оружие Англии. Благодаря ей нам много раз удавалось вразумить Европу и, с помощью Провидения, удастся еще не раз.
Старый генерал хмыкнул:
– Будем молиться, чтобы в случае возникновения подобной необходимости нас не отвлек более серьезный конфликт за океаном. Я не имею в виду лично вас, капитан, но наша военно-морская стратегия была никудышной и привела в итоге к потере американских владений.
– Вынужден возразить вам, сэр. Также не имея в виду лично вас, я считаю, что в большей степени следует винить армию. Не менее чем в четырех случаях наши генералы действовали крайне неуклюже. В самом начале войны генерал Гейдж заперся в Бостоне на восемнадцать месяцев, вместо того чтобы атаковать колонистов, прежде чем они успеют сплотить ряды. Далее, в семьдесят шестом году генералы Хау и Корнуоллис, будь они поактивнее, могли бы раздавить Вашингтона с двух сторон, но упустили эту возможность. В семьдесят седьмом и восемьдесят первом годах два крупных британских подразделения могли соединиться на Гудзоне и отрезать северные колонии от южных, сохранив таким образом последние для нас, но снова пренебрегли отличной возможностью. Как известно, в первом случае их медлительность привела к тому, что генерал Бергойн угодил в ловушку и был вынужден капитулировать под Саратогой, а во втором генерал Корнуоллис сложил оружие в Йорктауне, похоронив нашу последнюю надежду на победу. Будь у нас командир под стать генералу Вашингтону, конфликт, я убежден, завершился бы совсем по-другому.
– Признаю, что на первых порах было допущено немало ошибок, – согласился генерал, – но Корнуоллис неоднократно наносил поражение Вашингтону, и вы привели неудачный аргумент, упомянув о навязанной ему капитуляции. Он развернул свою армию на Йорктаунском полуострове, чтобы быть готовым к укреплению Нью-Йорка. Не застрянь британский флот в Вест-Индии, никакая французская эскадра не смогла бы оккупировать Чесапикский залив и обеспечить соединение армии Вашингтона с генералом Лафайетом, высадившись на перешеек полуострова.
– Флот не может находиться повсюду одновременно, сэр, – запротестовал капитан.
– Конечно, сэр, но он должен находиться в нужном месте в нужное время, а его наипервейший долг во время войны – защищать коммуникационные линии армии, – парировал генерал.
– По-вашему, нам следовало позволить французам захватить Вест-Индию, оставив при этом незащищенными берега Британии? Не забывайте, что нам приходилось иметь дело с флотами не менее четырех враждебных держав и что в тот год мы выбили голландцев с Доггер-Бэнк и пришли на помощь генералу Эллиоту в Гибралтаре.
– Упаси меня Бог подвергать сомнению отвагу нашего флота, капитан. Я всего лишь утверждаю, что стратегия была плохо продумана. Наши адмиралы старались отразить локальные атаки, вместо того чтобы отыскать вражеские флоты и уничтожить. Рассеяние наших военно-морских сил оказало нам дурную услугу.
– В этом я согласен с генералом Кливлендом, – заявил мистер Гиббон. – Конечно, наша армия не слишком хорошо себя проявила, но дело не дошло бы до просьб об УСЛОВИЯХ мира, если бы флот не подвел ее в критический момент. Тем не менее доводы нашего хозяина справедливы в том смысле, что правительство основное внимание уделяло нашим позициям в Европе, и особенно в Гибралтаре. Справедливо говорят, что, «спасая скалу, мы потеряли континент», но винить в этом нельзя ни армию, ни флот.