Неизвестные солдаты, кн.1, 2

– Тесно у меня? – опросила Полина, появившаяся на пороге.
– Нет, ничего. А за перегородкой – хозяева?
– Хозяева в другой половине дома. За перегородкой сейчас пусто. Там квартира Горицвета, но он в отпуске.
– Его квартира? – удивился Юрий. – А здесь?
– Тут моя. Мы живем порознь.
– Ничего не понимаю.
– А вам и не надо понимать, – засмеялась она. Влажно блестели ее глаза, голос звучал певуче, тревожно. – Садитесь к столу. Руки согрелись?
– Совсем, – повеселел Бесстужев.
– Вы как любите закусывать, – говорила она, ставя на стол тарелки, хлеб в вазе, графин. – Острым, селедкой? Или колбасой?
– Давайте все! – шутливо сказал он, сам удивляясь своей смелости.
– Вот это приятно слышать.
Полина наклонилась к нему, волосы защекотали щеку. Сказала в самое ухо:
– Я очень, очень рада, Юра!
– Чему?
– Вы здесь, у меня.
– Ну, вот, – пробормотал он.
Полина села рядом, откинула со лба прядь волос.
– Наливайте. Мне – вина.
– А за что? За хорошую книгу?
– Можно… Или нет, не надо за хорошую. Хорошую книгу многие читают. Лучше за обычную, за обыкновенную, которая нравится одному.
– Согласен, хотя и замысловато.
Лейтенант не пил давно, с выпускного вечера в училище. Быстро захмелел, стало тепло и весело. Он уже не стеснялся, когда колено его касалось ноги Полины, и женщина казалась ему давно знакомой, будто уже не первый раз они сидели вот так, вместе.
– Давайте еще, – предложил он. – Без путаных тостов – за нашу встречу. И пусть они будут чаще.
– Это искренне?
– Вы меня обижаете! – задвигал бровями Бесстужев.
– Люди часто говорят не думая, под настроение.
– А я думаю.
– Верю! – Полина отодвинулась от него.
Сжимая щеки ладонями, ласкающим, затуманенным взглядом неотрывно смотрела в лицо.
– Что вы?
– Нет, ничего! – тряхнула она головой. – Закусываете вы плохо.
– Разве? Смотрите? – Бесстужев подцепил вилкой сразу три кружка колбасы. – Ну, как?
Она одобрительно кивнула, но сказала совсем о другом:
– Вы славный, Юра. Не возражайте – могу же я иметь свое мнение. И я хочу выпить знаете за что? За вашу маму. Она счастлива, наверное, что имеет такого сына.
– Она умерла. Давно.
– Простите.
– За что же? Я у тети воспитывался. – А я в детском доме. Даже не помню родителей.
Бесстужев отодвинул стул, поднялся.
– Действительно, Полина, давайте выпьем за них. За ваших и моих, за их светлую память…
Она молча кивнула.
Лейтенант поставил пустую рюмку, тяжело, всем телом повернулся к женщине.
– Знаешь, я до сегодняшнего дня был очень одинокий. – Юрий с трудом подбирал слова. – Одинокий человек. Я немного пьян, но вы не думайте. Пьяные, наоборот, говорят, что они трезвые. Но это не важно… Дьяконский у меня во взводе хороший парень. Я с ним хочу говорить. И с вами. Мы будем друзьями, да?
– Друзьями? – переспросила она. – Не знаю, Юра.
– Почему?
– Быть другом – это много. Но быть только другом – для женщины иногда мало.
– Я понимаю, понимаю – оробел он, чувствуя, что трезвеет под ее непонятным взглядом. – Я все понимаю.
– Спасибо хоть на этом, – смиренно поклонилась она, а в голосе чудилась убивающая насмешка.
Надо было что-то делать, чем-то ответить, показать, что он не мальчишка. Юрий быстро налил себе водки, выпил один.
– Вы обиделись? – спросила Полина.
– Нет.
– И не стоит. Иногда я бываю злой.
– Ладно. – Он налил еще.
– Не надо, – мягко удержала она руку. – Хочешь, спою?
Полина прищурилась, смотрела куда-то вверх, в темный угол.
У зари, у зореньки много ясных звезд,
А у темной ноченьки им и счету нет…
Голос у Полины грудной, мягкий. Какая-то тоненькая, однозвучная нотка дрожала в нем. Юрию казалось, что вот-вот она оборвется, эта жалобная, из глубины идущая струнка, и женщине будет тяжело от этого. Он положил руку на ее плечо, запел, заглушил голос Полины:
Горят звезды на небе, пламенно горят,
Они сердцу бедному много говорят…
– Ты знаешь? – благодарно улыбнулась она.
– Знаю.
– Ну и не надо ее больше. А то я расплачусь.
– Вот те на!
– Я ее в одиночку пела. Часто… Ну, не будем… Лучше чай принесу. А ты поднос пока поставь гут.
Медный начищенный поднос весело заблестел под электрической лампочкой. Бесстужев подмигнул перекошенному, смутному отображению своего лица, запел:
Он пожарник толковый и ярый,
Он ударник такой деловой,
Он готов затушить все пожары,
Но не хочет тушить только мой…
– У тебя богатый репертуар, – сказала Полина, появляясь с чашками в руках.
– От Патлюка заимствую. Песня в строю – больное место его.
– Противный твой ротный.
– Обыкновенный.
– Нет, противный. С виду лихой, а внутри лицемер. Я всех приятелей Горицвета терпеть не могу. Подобрались такие – перед начальством дрожат. Свое слово даже шепотом сказать боятся. Да и нет у них своих слов… Ты с сахаром будешь?
– Безо всего, только покрепче. Почему лицемер?
– Мы уже скоро год, как разошлись с Горицветом. Жить с ним в одном доме тошно. А он просит – не уезжай. Боится, что узнают в полку, репутация его подмокнет. Ходатайствует, чтобы на Дальний Восток перевели. Уедет туда один, все тихо и мирно.
– Скоро?
– Осенью обещают перевести… Он мне сказал: живи как хочешь, делай что хочешь, только соблюдай форму, чтобы в полку нареканий не было… Вот тебе человек. И Патлюк такой же.
– А разошлись почему? – Голос Бесстужева заметно дрогнул.
– Не люблю.
– А раньше-то?
– А раньше дура была. Окончила техникум, не успела одуматься, осмотреться. Приехал командир, в форме. Ухаживает, девчонки завидуют… Вышла замуж. Он в Средней Азии служил, два года с ним только и виделись, что в отпуску. А сюда вместе приехали. Старик он. Не возрастом, а душой старик. Смеяться не умеет. На двадцать лет вперед всю жизнь рассчитал, знает, когда и какое звание получит. И боится, как бы чего не вышло. Начальник на него хмуро посмотрит – три дня сумрачный ходит. И еще – морковные котлетки ест. Брр! – брезгливо повела плечами Полина. – Я девяносто четыре дня терпела. Днем отвлекусь – ничего. А вечером, как он вернется, хоть из дому беги… Ну, на девяносто пятый день я ему сказала: собирай свои блокноты агитатора и прочие первоисточники, отдай мне мои тряпки и в эту комнату – ни ногой.
– Так и сказала?
– Ага, – озорно улыбнулась Полина. – Его надо было ударить в лоб, ошеломить, чтобы растерялся. А то пришлось бы мне слушать лекцию о значении семьи в социалистическом обществе… С тех пор так и живем. У нас и коридоры разные. И, знаешь, давай не вспоминать о нем. Была черная страница, а теперь она вырвана.
– Вот и хорошо… Протяни руку, там сверток в шинели.
Полина привстала.
– Ой, духи! Мне? Ну, спасибо, – обрадовалась она, благодарно прижимаясь щекой к его плечу. – И как раз мои любимые… Ты шел только из-за книги, да?
– Нет, не только.
– Ты очень недогадливый, – серьезно сказала Полина. – Неужели ты ничего не замечал?
– Замечал, конечно. Но я думал, что это вообще… Кокетство, что ли… Ну, может, и с другими так…
– А ты видел?
– Пожалуй, нет.
– Пожалуй, – повторила она. – Я помню, как ты первый раз в библиотеку пришел. Смотришь строго, а сам такой молодой-молодой. Спросил у меня, как записаться, и покраснел.
– Это у меня часто бывает, кожа такая.
– Не храбрись. Покраснел – ладно. Но улыбнулся-то как! Потом эта улыбка мне весь день работать мешала. Хорошо улыбнулся, как спящий ребенок.
– Спасибо, – хмыкнул он.