Дикая магия

— Какую суть? — Брахт резко рубанул ладонью воздуx. — Суть в том, что сердце её у Аномиуса.
— Нет! — воскликнула Ценнайра, приободрённая ответом Каландрилла. Неприкрытая враждебность Брахта каким-то странным образом придала ей сил: если они хотят правду, то она расскажет им всю правду без утайки — Сердце моё хранится в шкатулке, которую Аномиус сам сделал в Нхур-Джабале. А сейчас он вместе с колдунами тирана дерётся против Сафомана эк'Хеннема. Они заковали его в колдовские цепи, и он вынужден служить тирану. Пока он не может бросить своего хозяина.
— Тогда почему ты ему служишь?
Катя говорила спокойно, но сдерживала себя с явным трудом. Ценнайра почувствовала её презрение и подозрение. Она вздохнула и сказала:
— Боюсь, я ему уже не служу. Сейчас, когда вы знаете обо мне все, я мало чем могу ему пригодиться. Если он узнает, что вы все знаете, он меня уничтожит.
Каландрилл застонал.
— Нет! — Обхватив низко опущенную голову руками, он раскачивался из стороны в сторону.
Катя кивнула и спросила:
— Но до сих пор, до того, как ты нам все рассказала, ты подчинялась ему. А как ты сама утверждаешь, сердце твоё — в Нхур-Джабале. И я спрашиваю тебя ещё раз: почему?
Ценнайра посмотрела в серые глаза: несмотря на осуждение и угрозу, в них было желание услышать все до конца, прежде чем вынести вердикт.
— Я жива только благодаря колдовству Аномиуса, — пояснила она. — Стоит ему возложить руки на шкатулку, как от меня ничего не останется. А он хвастает, что очень скоро освободится от колдовских оков и тогда сможет вернуться в Нхур-Джабаль. Как бы то ни было он вернётся туда с окончанием войны.
— Он хвастает? — резким голосом прервал её Брахт. — Ты с ним общаешься?
— Он дал мне заколдованное зеркало, — сообщила Ценнайра. — Благодаря ему я могу с ним говорить.
— Ахрд! — Керниец вскочил на ноги и подошёл к лошадям. Покопавшись в её мешке, он вытащил обёрнутое в тряпки зеркало и вернулся к костру, держа его так словно в руках у него была змея. — Оно?
— Да. — Ценнайра опустила голову, вдыхая отвращение, смешанное с ужасом, исходившее от кернийца. — Но ты не бойся. Оно становится волшебным, только когда я произнесу магические формулы, коим обучил меня Аномиус. Оно не может причинить вам вреда, Аномиус не видит и не слышит вас.
— Ценнайра говорит истину, — пробормотал Очен. — Это просто зеркало, пока она не произнесёт заклятия.
Брахт с задумчивым лицом положил зеркало на землю. Затем, посмотрев сначала на Очена, потом на Ценнайру, спросил:
— А если я его разобью, что тогда?
— Тогда, скорее всего, Аномиус поймёт, что разоблачён, — сказал Очен.
— Зато он не будет знать, чем мы занимаемся и куда идём, — заявил Брахт. С волчьей улыбкой он вытащил из ножен кортик, взял его за кончик клинка и поднял для удара.
— Стой! — Очен схватил Брахта за руку; накрашенные ногти переливались золотом в свете костра, глаза буравили Брахта, и тот заколебался и нахмурился.
— Почему? Ты же называешь себя нашим союзником. Зачем оставлять ей средство связи со своим хозяином?
— А ты подумай, — проговорил Очен. — Как только Аномиус поймёт, что его посыльный разоблачён, Ценнайра потеряет для него всю ценность. И что тогда?
Старец повернулся к Ценнайре с вопросом на морщинистом лице. Она пожала плечами и сказала:
— Скорее всего, он меня уничтожит. Он не прощает ошибок.
Брахт хищно рассмеялся и вновь поднял кортик.
— Нет! — в отчаянии выкрикнул Каландрилл.
— Нет? — с удивлением посмотрел на него Брахт. — Ты говоришь нет? Ты не хочешь лишить Аномиуса глаз?
— Разбей зеркало — и он уничтожит Ценнайру.
Каландрилл закрыл глаза, откинув голову назад. «Дера подскажи, что делать? Это полное безумие».
— И очень хорошо, — сказал Брахт.
Каландрилл открыл глаза, он был опустошён: внутри у него не осталось ничего, кроме бездны боли и сомнений и во всей этой неразберихе он был уверен только в одном.
— Я люблю её, — заявил он.
Брахт был обескуражен настолько, что с трудом выговорил:
— Как ты можешь любить её?
— Она спасла мне жизнь, — пробормотал Каландрилл.
— Да пойми же ты наконец, она преследовала свои цели! — заорал Брахт и даже перепугал лошадей — животные попятились и забили копытом.
— Я… — Каландрилл покачал головой и обхватил лицо вспотевшими ладонями, — я в это не верю, не верю… Она могла погибнуть, могла бежать… Бросить меня… но не сделала этого, а рисковала ради меня собой.
Он замолчал. Брахт сверлил его неверящим взглядом. Катя смотрела на него с сожалением. Он с трудом заставил себя поднять глаза на Ценнайру.
— Есть и другие причины, — примирительно сказал Очен в установившейся тишине. — Даже если мы забудем о чувствах Каландрилла, разбивать зеркало неразумно. Во-первых, разбейте зеркало — и Аномиус, скорее всего, пришлёт другого соглядатая, а мы не будем знать кого.
— Сначала пусть нас найдёт, — заявил Брахт, все ещё держа кортик на изготовку.
— Верно. К тому же мы далеко впереди него, — спокойно согласился Очен. — Но магия без труда преодолевает лиги, и очень скоро за нами может увязаться существо, о присутствии коего мы и знать не будем. У нас есть поговорка: «Дьявола надо знать в лицо». Посему если мы не тронем зеркало и позволим Ценнайре говорить с Аномиусом…
— Безумие! — резко сказал Брахт.
— …то мы можем его провести, — закончил Очен. — . И тогда возьмём над ним верх.
— С ней? — возмутился керниец. — Дав ей возможность общаться с ним и рассказывать ему про нас все?
— Это вряд ли. — Вазирь покачал головой, вновь начиная сердиться, словно воинственное упрямство кернийца выводило его из себя. — Она не может воспользоваться зеркалом без нашего ведома. Я сразу об этом узнаю. Нет, Аномиусу она будет говорить только то, что захотим мы.
— Я бы предпочёл разбить зеркало прямо сейчас, — стоял на своём Брахт, — и покончить с этим существом.
Очен, пожав плечами, повернулся к Кате:
— У нас два разных мнения. Брахт хочет уничтожить Ценнайру, Каландрилл желает, чтобы она осталась жива. Что скажешь ты?
Вануйка долго смотрела в глаза вазирю, словно пытаясь найти в них ответ. Наконец она медленно произнесла:
— Я считаю тебя нашим другом, старик. Но ты с самого начала знал, что Ценнайра — зомби, и ничего нам не сказал. Посему я подозреваю, что у тебя есть свои причины. Огласи их, и я дам ответ.
— Насколько же женщины разумнее мужчин, — пробормотал Очен, одобрительно улыбаясь. — Хорошо, скажу. Я разгадал её ещё у Дагган-Вхе. Там я заглянул в ваши головы. У троих я видел честный огонь. Такова ваша цель. Огонь в Ценнайре был более тусклым, он метался между Аномиусом и той частью её, в которой она ещё остаётся сама собой. Я видел сбитое с толку существо, которое тянется к вам, словно горящий в вас огонь развеял тьму и очистил её. Более того, я почувствовал, что в божественном замысле, коему подчиняетесь все вы, для неё тоже есть место. Какое конкретно, я сказать не могу, но чувствую однозначно, что она должна идти с нами и что без неё вы не добьётесь успеха.
Ката кивнула, а Брахт воскликнул:
— Трое, трое, трое, колдун! Дважды гадалки говорили нам об этом. Почему нас теперь должно стать четверо?
— Талант гадалок — гиджан — не мой талант, — сказал Очен. — Но если хочешь, могу высказать предположение. Я полагаю, что гадалки, к коим вы обращались в Лиссе и Кандахаре, говорили о том, что было тогда. О Ценнайре они не могли сказать ничего, потому что тогда её просто не существовало.
— Ты плетёшь паутину из слов и из неоформившихся мыслей, — раздражённо возразил керниец.
— А что такое будущее, если не загадка? — вопросом ответил Очен. — Разве в Секке гадалка предупреждала Каландрилла об Аномиусе? А в Харасуле вам кто-нибудь сказал о Джехенне ни Ларрхын? А ты, — голос его зазвучал мучительно, — разве подумал о том, чтобы рассказать своим товарищам о взаимоотношениях с этой женщиной?
Брахт смутился. Очен продолжал: