Синий рыцарь

– Вблизи твоего участка я нигде не ворую, Бампер. Перебираюсь на западную сторону и таскаю сигареты там из больших магазинов – дюжину-другую пачек в день. А здесь – никогда и ничего, тут я только высматриваю парней с травкой.
– А ты, часом, подписку не нарушил?
– Да нет, не бегаю я от проверяющего. Хотите – позвоните и проверьте. – Он жадно затянулся сигаретой, но вряд ли ему от этого полегчало.
– Дай-ка мне взглянуть на твои руки, Уимпи, – сказал я, задирая его рукав.
– Ты ведь не посадишь меня за пару пятнышек, а, Бампер?
– Мне просто любопытно, – ответил я. Внутренние сгибы локтей у него оказались довольно чисты. Чтобы заметить следы уколов, мне пришлось бы нацепить очки, а я никогда не беру их на работу. Оставляю дома.
– Пара уколов, Бампер, ничего страшного, – сказал он, пытаясь улыбнуться и обнажая при этом гнилые зубы. – Я их подлечиваю мазью от геморроя.
Я вывернул ему локоть и посмотрел на внутреннюю поверхность предплечья.
– Зараза, да сквозь такие дырки запросто поезд пройдет! – Мне уже не нужны были очки, чтобы разглядеть набухшие, воспаленные ранки.
– Не сажай меня, Бампер! – взвыл он. – Ведь я могу работать на тебя, как и раньше. Вспомни, какие я тебе наводки давал! Ведь это я выдал тебе мужика, что изнасиловал танцовщицу из танцзала. Того самого, что чуть не отрезал ей титьки, помнишь?
– Да, верно, – сказал я, припомнив. Навел меня на него действительно Уимпи. – А разве ни один из проверяющих никогда не смотрел на твои руки?
– Знаешь, одни ведут себя как полицейские, а другие вообще патронажники на общественных началах. Мне всегда везло, я натыкался то на такого, кого можно подмазать, то на помешанного на цифрах – все талдычил, скольких парней он уже реабилитировал. Понимаешь, им вовсе не хочется, чтобы ты сорвался. Они дают тебе порцию балды, только называют ее лекарством, а потом говорят, что ты вылечился. Они тебе и статистику могут показать, да только сдается мне, что те, кого они числят чистенькими, уже покойники. Наверняка из-за передозировки.
– Смотри, с а м не нарвись на передозировку, Уимпер, – сказал я, отводя его в сторону от аркады, чтобы можно было и поговорить без лишних ушей, и заодно добраться до ящика переговорника на углу. Мне нужно было его проверить.
– Знаешь, мне очень нравилось, когда меня лечили, Бампер. Честно, ей-богу. КРЦ [1] – хорошее место. Я знавал парней, обычных, не наркоманов, так они делали себе на руках фальшивые дырки от уколов, чтобы попасть туда, а не в Квентин. А в Техачапи, говорят, еще лучше. Еда хорошая, работать почти что не надо, а на групповой терапии вообще можно побалдеть. Есть еще и производственные школы, где можно подхалтурить, – никогда не отказывался заработать монету-другую. Я тебе скажу, в последний раз мне даже было вроде и жалко, когда меня оттуда выперли через тринадцать месяцев. Но три года в Квентине меня доконали, Бампер. Когда загремишь туда, сразу понимаешь, что угодил в настоящий притон.
– А ты и там думал о том, чтобы поширяться?
– Я всегда об этом думаю, – сказал он, снова пытаясь улыбнуться. Мы остановились рядом с переговорником. – Мне и сейчас нужно ширнуться, Бампер. Дико нужно. – У него было такое выражение, словно он сейчас расплачется.
– Ладно, не кисни. Я могу и не посадить тебя, если ты мне поможешь. Напряги свои мозги, да покрепче, а я пока позвоню и выясню, не смылся ли ты от проверяющего.
– Мое слово – золото, – сказал он, сразу захорохорившись, едва понял, что я не собираюсь его сажать за следы от шприца. – Мы с тобой можем хорошо работать, Бампер. У тебя хорошая репутация – ты всегда защищаешь своих информаторов. Если ты кого арестовываешь, его не считают предателем. Я ведь знаю, у тебя целая армия стукачей, но ты никому не подкладывал свинью. Ты бережешь своих людей.
– Тебе это тоже не грозит, Уимпер. Работай со мной, и никто не узнает. Никто.
Уимпи уже начал сопеть и хватать воздух пересохшим ртом, поэтому я открыл ключом переговорник и поторопился с проверкой. Я сообщил девушке его имя и дату рождения, дал ему еще раз прикурить, и мы стали ждать. Уимпи озирался по сторонам. Он не боялся, что его заметят за стукачеством, а просто искал посредника: уличного торговца, другого наркомана, любого, у кого при себе могла оказаться порция травки. Но сначала я прочищу ему мозги, подумал я.
– В гостинице живешь? – спросил я.
– Сейчас нет, – ответил он. – Понимаешь, просидев три года без кайфа, я решил, что на этот раз смогу с этим покончить. Потом я вышел, на второй день укололся, и мне стало так погано, что я пошел в психушку на восточной стороне и попросил меня записать. Они согласились, и я еще три дня провел чистым, а потом смылся, отыскал другого наркомана, и с тех пор не слезаю с иглы.
– А в тюряге не приходилось колоться? – спросил я, пытаясь поддержать разговор, пока не поступит информация.
– Нет. Все никак не везло. Слышал, кое-кому удавалось. Однажды я видел, как двое парней делали лифт. Они откуда-то ожидали полкуска. Не знаю, что они собирались делать, но что делали машинку – это точно.
– Как?
– Разбили лампочку, один из них держал волосок куском картона и тряпкой, а другой раскалял его спичками, и они вытянули его настолько, что он стал неплохой пипеткой. Потом они проделали в нем дырочку булавкой и присобачили к пластиковой бутылочке, и, скажу я тебе, получилась у них вещь – что надо. Я бы воткнул ее себе, если бы в бутылочке имелось что-нибудь подходящее.
– И кончик наверняка сломался бы у тебя в вене.
– Стоило рискнуть. Я видел парней, которых так крутило и ломало без очередной дозы, что они вскрывали себе вены бритвой и вдували туда наркотик прямо изо рта.
Он жадно курил. Его руки были покрыты тюремными татуировками. Первые из них появились у него, наверное, когда он был еще подростком. Теперь это был уже тертый жизнью мужик с профессиональными татуировками поверх уже наколотых мест, но следы иглы не могло уже скрыть ничто.
– Когда-то я был паханом, Бампер, а не сигаретным воришкой. Я чистил магазинные склады, брал хорошую одежду и дорогую парфюмерию, вскрывал даже прилавки у ювелиров, сам знаешь, как это трудно. Я носил двухсотдолларовые рубашки в те дни, когда их носили только очень богатые люди.
– Один работал?
– Совсем один, клянусь. Мне никто не был нужен. Я тогда выглядел совсем по-другому – симпатичный и честный парень. Я даже говорил лучше, чем сейчас. Читал много книжек и журналов. Мог зайти в универмаг, приметить молодых продавцов или их временных помощников и сделать так, чтобы они отдали мне деньги. Именно отдали, точно тебе говорю.
– Как же ты ухитрялся так их обжулить?
– Говорил, что мистер Фримен, менеджер по рознице, послал меня собрать у них выручку. Мол, не хочет, чтобы слишком много денег оставалось в кассе. Потом подставлял им мешок, к они наполняли его для мистера Фримена. – Уимпи засмеялся, но тут же захрипел и закашлялся. Отходил с минуту.
– Да, я много должен мистеру Фримену. С удовольствием бы с ним расплатился, если бы встретил. Я пользовался его именем, чуть не в полусотне универмагов. Это имя моего настоящего отца. Это и моенастоящее имя, но когда я был мальчишкой; взял себе имя того охламона, которого окрутила моя старуха. Я всегда представлял, что бы для нас сделал мой настоящий отец, будь он с нами, вот он меня и осчастливил таким способом. Старый мистер Фримен подарил мне тысяч десять. И без подоходного налога. Больше, чем большинство папаш дарят своим отпрыскам, а, Бампер?
– Больше, чем мой, Уимпи, – улыбнулся я.
– У меня очень здорово получалось вешать лапшу на уши. Я был таким милым парнем, цветочек в петлице и все такое. Был у меня и другой фокус, на тот случай, когда я крал дорогие тряпки или детскую одежду и прочую муру. Тогда я приносил их обратно продавцу в сумке с эмблемой магазина и говорил ему, мол, так и так, чека у меня нет, но не мог бы он вернуть мне деньги за товар, потому что малютка Бобби помер в своей колыбельке как раз во вторник, и эти вещи ему больше не понадобятся. Или старый дядя Пит отдал концы перед самым путешествием, на которое он сорок восемь лет копил деньги и столько же лет о нем мечтал, и у меня просто сил нет больше смотреть на эти вещи. Ей-ей, Бампер, они тут же выкладывали мне денежки. У меня даже мужчиныплакали. А одна женщина умоляла меня взять ее собственные десять долларов на похороны бедного младенца. Взял я ее десять монет, купил себе на них маленький пакетик травки, и каждый раз, открывая его и готовя зелье, думал: «Детка моя. Ты самая моя настоящая детка». Потом взял шприц, прокопал себе под шкурой маленькую могилку, а когда засандалил кайф в руку и почувствовал, как меня пробирает, сказал: «Спасибо, леди, спасибо, спасибо, лучших похорон у моей детки и быть не могло». – Уимпи закрыл глаза и поднял лицо, слегка улыбаясь и думая о своем.