Плата за страх
Глава 1
Справа по улице ко мне приближались трое парнишек, оживленно болтая по-итальянски, размахивая руками и смеясь. Когда они поравнялись со мной, один поднял голову и, встретившись со мной взглядом, быстро и весело что-то произнес. Я понятия не имел, о чем он говорит, но голос прозвучал так радостно, а все трое улыбались так искренне, что я не мог не улыбнуться в ответ, проговорив: “Привет, ребятки”. Они прошли мимо, на светофоре зажегся зеленый свет, и я, перейдя улицу, углубился в Вест-Виллидж, район южной части острова Манхэттен, расположенный между Гринвич-Виллиджем и рекой Гудзон.
Теперь я очутился на Чарльз-стрит, к западу от Гудзона; нужный мне адрес находился отсюда, как оказалось, еще в полутора кварталах. Среди принадлежавших транспортной компании грузовиков, стоявших под навесами, и складских помещений высились четыре жилых многоквартирных дома из красного кирпича, словно фрагменты, оставшиеся на доске для игры в монополию. Мне нужен был самый последний из домов. Он отличался от других отсутствием высокого крыльца у входа и наличием кафетерия в цокольном этаже. Вход в кафетерий с обеих сторон обрамляли витрины из толстого стекла, покрашенные в черный цвет, с белыми липучками-картинами, изображавшими сидящие за круглыми столами пары, — на каждой витрине по одной липучке, а следовательно, по одной паре. Над дверью на металлическом стержне висела деревянная вывеска; волнистые белые буквы на черном фоне гласили: “Частица Востока”.
Я на минуту задержался перед входом и огляделся. Был воскресный летний день, жаркий и влажный, как это обычно бывает в конце августа, полуденное солнце немилосердно жгло притихшую пустынную улицу. Кроме этих четырех домов, жилых зданий в квартале не было, а ни одна из расположенных здесь фирм по выходным не работала. Во всем Манхэттене сейчас трудно было увидеть людей; те, кто не уехал в отпуск, отправились на пляж или прятались от зноя в комнатах с кондиционерами. В подземке, на которой я добрался сюда из Куинса, было почти так же пусто, как и на этой улице.
Когда я наконец, толкнув дверь, вошел в “Частицу Востока”, то сперва решил было, что здесь тоже пусто и в кафетерии, кроме меня, нет ни единой души. Затемненное помещение казалось еще сумрачнее по контрасту с ярким солнечным светом на улице. Я остановился прямо в дверях и, прищурившись, попытался разглядеть, куда попал.
Зал был длинным и довольно узким. Голые кирпичные стены увешаны большими черно-белыми фотографиями и еще более крупными абстрактными картинами. С потолка, обитого по старинке матово-черной рифленой жестью, свисали янтарно-желтые шары с тусклыми лампочками, создавая впечатление, что кто-то с точностью до доли процента подсчитал минимальное количество света, необходимое для прочтения меню. Вдоль стен выстроились в три ряда квадратные деревянные столики, окруженные всевозможными сиденьями — от изящных металлических кресел до грубо сколоченных табуретов. В центре каждого стола имелись стеклянные сахарница, солонка и перечница. В дальнем конце помещения находилась стойка в пояс высотой, за которой просматривалась ярко освещенная и, судя по всему, пустая кухня.
Я сделал шаг вперед, положил руку на спинку стула и окликнул:
— Эй! Есть тут кто-нибудь?
В ответ раздался какой-то шум в конце зала. Из-за последнего стола в правом ряду поднялся человек и направился ко мне со словами:
— Вам что-нибудь нужно, мистер?
На первый взгляд он производил впечатление грубого мужлана. Лохматые каштановые волосы, бросающиеся в глаза огромные усы того же цвета, черные брюки и темно-бордовый свитер с широким горлом. За пояс, на манер передника, было заткнуто грязно-белое полотенце, спускающееся до середины бедер. Над казацкими усами нависал широкий нос. Он был высокого роста и в своем свитере казался очень грузным.
Но, пока он приближался, этот первоначальный образ потускнел и съежился: стало ясно, что он гораздо моложе, чем показался вначале, — не старше двадцати — двадцати одного года, — а выражение глаз выдавало в этом с виду зрелом мужчине юношескую неуверенность и настороженность. Образ, который он пытался создать, как у актера на сцене, впечатлял лишь на расстоянии, хотя со временем из него вполне мог получиться тот, за кого он себя выдавал.
Я ответил:
— Мне нужна Робин Кеннели.
На его лице появилось особое выражение, и он неприветливо спросил:
— Зачем она вам?
Мне было хорошо знакомо это выражение лица, которое я наблюдал сотни раз в жизни: оно означало, что он учуял во мне копа и приготовился стоять насмерть, защищая себя и всех своих знакомых от действительных и воображаемых неприятностей.
Когда в департаменте полиции Нью-Йорка у меня отобрали значок, то не смогли лишить того запашка, который сопровождает полицейского всю жизнь, независимо от того, состоит ли он на службе или его отпустили на все четыре стороны.
Доказывать, что ты не верблюд, в данном случае вряд ли имело смысл — он ни словом не обмолвился о своих подозрениях на мой счет, поэтому я предпочел уклончивый ответ.
— Я ее родственник.
Он недоверчиво поглядел на меня:
— Тот самый кузен?
— Ну да.
— Я думал... — Он неопределенно махнул рукой и поглядел мне за спину, словно стоял некто способный разрешить его сомнения.
— Не все кузены, — объяснил я, — одного возраста. Робин Кеннеди — внучка сестры моей матери, то есть как бы моя двоюродная племянница. Она здесь?
— Конечно. Наверху. У Терри.
— Как туда пройти?
— Идите за мной. — И, повернувшись, уже на ходу бросил через плечо:
— Я думал, что вы — молодой парень. Не знаю почему, но мне так казалось.
На это сказать было нечего. Мы с ним колонной по одному прошествовали по длинному залу и через дверь с правой стороны вышли на кухню — просторное, отделанное алюминием помещение с низким потолком, освещенное флюоресцентными лампами.
— Лестница вот за этой дверью, — сказал молодой человек, и тут дверь, на которую он указывал, распахнулась настежь, и на пороге появилась Робин Кеннели, вся в потеках не успевшей высохнуть крови. Красным от крови был и нож в ее руках.